XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России

— Насколько известно, у вас в клинике не очень любят, когда больной долго находится в стационаре?

— Там, где умеют считать деньги, коек мало. Койка стоит дорого. Это ведь не только комната, где стоит железная кровать, вернее — пять, десять или двадцать в одной палате. Понятие "койка" подразумевает целый технологический процесс. И дешевле пациента лечить амбулаторно. Поэтому на Западе была разработана много лет назад специальная система амбулаторного лечения, на дому, в семье. По сути в лечебный процесс включаются близкие и родственники больного. Это дешевле и для семьи, снижается уровень потребления страховки, возникает двойной контроль и, наконец, меняется психология больного, который совершенно иначе себя ощущает вне больничной палаты. В общем, появилась принципиально новая система лечения. В крупнейшей клинике в Мемфисе, аналогичную которой мы хотим создать здесь, всего 50 коек. Все остальное — амбулаторное лечение. Центр в Мемфисе — гигантская диагностическая служба. Койки занимают только те, кому это абсолютно необходимо, а потому пропускная способность стационара огромная. Мы попытались в минувшем году работать также, и "производительность койки", извините за столь вольный термин у нас повысилась до 250 процентов. Открою секрет: формально, для контрольных служб, а их у нас множество. Больные на койке у меня лишь числились, лечились же они амбулаторно. Конечно, нагрузка на персонал возрастает. В отделении лежит десять человек — оно рассчитано на 30, но ежедневно лечение проходят 35–40 человек. А ведь больной приходит, его нужно принять, ввести лекарство, проверить, потом отправить домой. Казалось бы, мороки больше, но на самом же деле врачу легче. Ведь известно, что вся самая гнусная инфекция живет в больнице, потому что по нашим стеночкам везде есть посевы болезненных бактерий. Они разрастаются, попадают к больным. И не случайно, что госпитальные инфекции необычайно тяжелы — это хорошо известно врачам. Плюс к этому в отделении исчез гепатит. Он передается через кровь, через микротрещины, при контактах между больными. Только организационные мероприятия, а именно амбулаторное лечение, снизили сразу же заболевания гепатитом в 10–15 раз. Есть и другие преимущества, не буду вдаваться в подробности, но для нас уже ясно, что расширение амбулаторного лечения, грамотного и профессионального, позволяет резко расширить возможность Центра по лечению детской лейкемии.

— О чем вы мечтаете?

— Хочу уйти из государственной системы. К этому и готовлю персонал. Я профессиональный врач, а потому хочу быть свободным. И такие же люди объединились вокруг меня, мы — друзья, и нам уже во многом удалось оторваться от системы, которая сдерживала каждого из нас. У нас в институте сейчас 36 профессоров высокого класса, почему же они должны выполнять чьи-то приказы или указы! Да, они сами все могут понять, осмыслить и найти правильный выход! Они же — свободные люди… Нет, борьба не закончена, может быть, еще только самое начало, но я не сомневаюсь в победе.

ПЛЮС ЕВРОПА…

Стыдно, до боли стыдно смотреть в глаза этим детям. Их страдания, горе матерей не смягчить добрым словом. Поэтому доктор, знакомя нас с клиникой, не скрывала диагнозы, обрисовывала состояние — сегодня, перспективу — на завтра. И хотя в этом институте рак крови у детей лечат, каждые семеро ребятишек из десяти живут, страдания всякого попавшего в этот мир — ужасны.

В больничный коридор выходят двери боксов. Их много. За каждой — больной ребенок, горькая судьба человека. Ему год, пять, десять, но он уже борется со страшной болезнью.

В открытую дверь надо войти. Войти и не помешать, войти и помочь.

Институт молод… Молоды его сотрудники — не только сестрички и братишки (здесь есть и ребята, выполняющие функции медсестер), но и врачи, и ученые… Начнем знакомство с Олега Крыжановского, одного из руководителей института. Так уж получилось, на некоторое время он оказался в "эпицентре событий". Это было связано с созданием Отделения трансплантации костного мозга.

— Классический вопрос журналистов: кто вы?

— Я врач. Я уже давно понял, что во всех странах, на всех континентах "врач" — самое емкое понятие. Это не профессия, а образ жизни. Нельзя быть врачом с 9 часов утра до 9 часов вечера, а потом прийти домой и быть папой, мужем, болельщиком или любовником. Врач — это судьба.

— Сколько вам лет?

— Тридцать. Работаю шесть лет после окончания института. Сейчас я заведующий отделом трансплантации костного мозга НИИ детской гематологии и онкологии.

— Почему пошли в этот институт?

— Мой учитель, профессор Румянцев, организовал этот институт. Это была наша мечта — работать вместе с единомышленниками, друзьями, которые думали иначе, чем официальная медицина.