XX век Лины Прокофьевой

«У входа в больницу встретил Ольгу Владиславовну. Доктор уже приехал, прогнал О. В. и велел ей вернуться через полчаса. Мы стали бродить по соседним удицам. О. В. очень волновалась, а я её старался подбадривать. Затем я пошёл в больницу, а О. В. осталась на улице, дошёл до двери Пташкиной комнаты, но дверь была закрыта и внутри всё тихо. Затем вдруг появилась сестра и доложила, что всё благополучно кончилось, родился сын, и я могу войти. Доктор надевал пиджак и поздравлял меня.

Пташка лежала страшно плоская, без живота. Она была ещё в полусне, но улыбнулась, когда я подошёл к ней. Ребёнок был в люльке, он был лиловый и страшно уродливый. Сестра побежала на улицу звать О. В. Рождение прошло чрезвычайно благополучно и произошло в 8.45 утра.

Отношение моё к ребёнку скорее тёплое, лишь бы не очень орал.

Пташка очень хотела сына. Я не имел специального выбора. Назвать решили по моему предложению Святославом. Я хотел бы Аскольдом, но, вероятно, поп не окрестил бы.»

Жизнь продолжается. Святослав становится не таким лиловым, Сергей и Пташка правят под его крик перевод либретто «Апельсинов», который уже был сделан Линой. Турне в Ригу отменилось, чему Прокофьев рад. Отношения супругов нежные и доверительные.

Тем временем крик младенца начинает раздражать М. В. Боровскую, и Ольга Владиславовна с ожесточением принимается срочно подыскивать квартиру. Не без приключений, характерных для этого рода деятельности, она, тем не менее, достаточно скоро находит квартиру из четырёх маленьких, но солнечных комнат, даже Сену видно немного. Ольга Владиславовна и Прокофьев в сборах, они, как всегда, нелёгкие, гора чемоданов, стопа нот в метр вышиной, но вот уже всё собрано, и семья переселяется на новую квартиру, 5, rue Charles Dickens. Сначала перевозят все вещи, приготавливают комнаты, и на другой день переселяется Пташка с младенцем. «Пташке понравилась квартира», – пишет Прокофьев, которому она тоже гораздо больше понравилась при ближайшем рассмотрении: очень солнечная! Однако всего не предугадаешь. Стены оказались «картонные», и снизу с шести до одиннадцати вечера квартира оглашалась звуками, – внизу жила девочка, которая дубасила на фортепиано невесть что. Пташка озаботилась этой проблемой и попросила маму купить восковые шарики для ушей, чтобы спастись от «пианистки» и Святослава.

Все встречи, предшествующие первому «выходу в свет» жены, Прокофьев оживлённо обсуждал с ней, это было характерно для всей их жизни. Темы для обсуждения самые животрепещущие; помимо музыкантов, Прокофьев встречается со всеми «нашими», как он называет их, писателями: Бунин, Мережковский, Гиппиус, Куприн, Ремизов. Осоргин, известный призывами к русской молодёжи немедленно ехать в Россию, и Милюков играют в шахматы. Милюков проиграл, тогда Прокофьев занял его место, разнёс Осоргина в пух и прах, и хотел поговорить с Мережковским о Гильгамеше, «Но он так важно беседовал с Буниным о миссии русской эмиграции, что не удалось».

В разные годы и по разным поводам Прокофьев возвращается к мысли о своей аполитичности, его поглощает творчество, над всеми его многочисленными интересами полностью царит музыка.

В дни, предшествующие рождению Святослава, он побывал на митинге русской колонии, «где говорили Бунин („сухо и академично; я не люблю его“), Мережковский („более интересно, но у него тоненький голос и незадача с буквой ‘р’“), Карташёв и другие. Все они ругали большевиков, жалели попранную Россию и во имя Христа призывали к ненависти. Я с интересом слушал, хотя душой был как-то в стороне. Говорят, Пифагор (или Архимед), когда брали приступом город, в котором он жил, сидел у себя в саду и чертил на песке теорему. Так его и убили за чертежом. Этот человек по-настоящему любил свою науку!»[17].