XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Преподавательницей истории госпоже Гарклаф я в какой-то мере могу быть благодарным за то, что стал историком. Хотя она для этого не делала ничего другого, кроме того, что доставляла в класс свое грузное тело, водружала его на стул и начинала рассказывать захватывающие вещи. Госпожа Гарклаф обладала способностью оживить былое. Она могла, скажем, излагать события жизни одного из бесчисленных Карлов или обстоятельства казни Марии Стюарт так, словно только что сама была всему свидетелем и теперь взволнованно пересказывала виденное. Она почти никогда не спрашивала заданное. Я уже тогда считался в классе историком, так как в двенадцатилетнем возрасте в ходе опроса о наших планах на будущее указал в анкете эту профессию. Одноклассники поражались моей феноменальной памяти на хронологию исторических событий – мне и вправду не составляло труда назвать сходу любую дату. Обо мне ходил слух: если нужно узнать год такого-то события, вложи в рот Крупникову монету в 20 сантимов, нажми на пупок и получишь нужный ответ. Хронология составляет костяк истории, она помогает также понять, как события развивались. Госпожа Гарклаф дала мне очень многое своим умением заинтересовать, но не могу сказать, чтобы что-то особенное от нее запало в память. Может быть, единственно сказанное ею о Кромвеле – что он сумел остановить революцию, а сделать это в нужный момент – великое искусство. Я всегда вспоминал это в связи с Октябрьской революцией, думая о Ленине, – как он не сумел или не захотел остановить начатое. Мы ведь не знаем, чего в действительности добивался Ленин.

Господин Конради преподавал пение и совершенно не умел держать нас в руках. Как-то он выбежал из класса, почти рыдая, – тут же в дверь ворвался Брусдейлинс, красный, как рак, и потребовал обещания, что впредь мы не будем безобразничать на уроках Конради. После чего крупными буквами написал: Ein Mann, ein Wort (примерно соответствует русскому: «Дал слово – держись…») и вывесил на стену, как плакат. Но прошло две или три недели, и все повторилось. Конради выбежал, Брусдейлинс вбежал. Он стоял и ругался – те, кто что-либо разобрал, говорили, что ругался последними словами. Для нас это было унизительно, и больше мы на уроках пения так не шумели.

С господином Конради связан еще один момент. Как-то мы поинтересовались его биографией. Учитель рассказал: «В Риге тогда еще не было консерватории, и я уехал учиться в Москву. Потом началась война, многих мобилизовали, другие вызвались воевать волонтерами. Мне не нравилось слушать, что, мол, вот я тут распеваю, а другие воюют, и я добровольно вступил в русскую армию». В классе этого не могли понять. Как? Добровольно? В армию врага? Нужно учесть, что дело происходило в 1932 или 1933 году, и парни в немецкой школе были очень национально настроены. «Какого врага? – возражал господин Конради. – Мы были подданными Российского государства, защищали свою страну! Россия была наша родина, а Германия – отечество». Да. Heimat, родина, место рождения, и Vaterland, страна праотцев, отчизна. Для балтийских немцев это было очень естественно – многие верой и правдой служили России, дослуживались в русской армии до высоких чинов.

С этим противоречием я не раз сталкивался и в исторической литературе, и в жизни. Например, когда я читал лекции в Салониках, мне греки, происходившие из Турции, тоже говорили, что Турция – их родина, а Греция – отчизна.

Суровой учительницей была госпожа Йохансон, крупная, пышнотелая вдова, жившая во дворе Конвента Святого Духа[39]. Она преподавала географию и заставляла выполнять практические задания, требовавшие терпения и ловкости рук. Раз в год каждому выдавался большой лист фанеры; следовало выкрасить его в синий цвет и из цветного пластилина выстроить на нем горы, причем для вершин использовать пластилин самой темной окраски, а чем ниже, тем светлее. Или из мокрого песка в ящике соорудить остров, по форме – Суматру или, скажем, Борнео. И сегодня помню, что самым сложным оказался остров Целебес – у него была совсем необычная, «танцующая» форма. Пришлось изрядно попотеть, песок не хотел держаться, незаконченный «остров» то и дело рушился. С пластилином справляться было тоже нелегко. Кажется, в 1933 году госпожа Йохансон назначила объектом моих усилий Испанию. Я работал с атласом Андре (Andrees Allgemeiner Handatlas[40]) и лупой, перенося сантиметр за сантиметром на синий фанерный лист все горные гряды, все сьерры. Сдав плоды своих усилий, я получил четверку с плюсом – к какой-то там мелочи учительница все-таки придралась. Когда через два года в Испании началась гражданская война и мы узнавали последние известия с фронта, я мог, не глядя на карту, сказать: «Ага, теперь им нужно преодолеть сьерру». – «Откуда ты знаешь?» – «Всему виной госпожа Йохансон и ее задания!»