XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Каждый в классе знал и выполнял свою задачу. Если ты один раз не справлялся с заданием, это прощалось, но на второй раз тебя в субботу оставляли в классе после уроков, и школьный служитель господин Полис показывал, какую часть пола ты должен, согласно указанию госпожи Йохансон, вымыть до блеска. Уже вечером, часов в семь она приезжала и белым батистовым платочком проводила по полу – если на батисте оставался хоть малейший след, надо было вымыть пол еще раз. На уроках нам нужно было также по карте назвать все порты восточного побережья Америки с Севера до Юга. А потом западного побережья – с Юга наверх. Я до сих пор знаю названия всех латиноамериканских столиц и тысячи тому подобных вещей. В результате мы освоили географию действительно хорошо.

Еще был у нас учитель фон Бёттихер, одинаково плохо преподававший целых три предмета – математику, физику и химию, поэтому у меня в памяти он остался главным образом как солдат ландесвера[41], освобождавший Ригу 22 мая 1919 года от большевиков[42]. Ежегодно 22 мая мы слышали от него один и тот же рассказ. Он бежал четвертым или пятым в атаку по мосту, который находился на месте теперешнего Каменного моста через Даугаву[43]. Бывало, если мы не были готовы отвечать и хотели сорвать урок, это поручалось нашему однокласснику Венцелидесу. Тот поднимался и с самым невинным видом задавал вопрос: «Скажите, господин учитель, кто же все-таки бежал по мосту третьим? А то мы спорим, спорим…» Бёттихер с новым вдохновением начинал свой рассказ, и тут уж его было не остановить до самого звонка. Однако что ж – в конечном счете его рассказ мне оказался полезен. Когда позднее дочь Вернера Бергергрюна, известного балтийско-немецкого писателя, воевавшего тоже на стороне ландесвера, пересказывала мне то, что знала о событиях мая 1919 года со слов отца, выяснилось, что в главном эти события мне уже известны по воспоминаниям моего школьного учителя.

Еще нельзя не упомянуть учителя естествознания Штолля, считавшегося самым выдающимся микологом Балтии. Он уже тогда каждый год устраивал выставку грибов в Музее природы. Если его урок выпадал на понедельник, он являлся к нам прямо после «охоты» и выкладывал на стол свои трофеи. Внушительная фигура – бородатый, в походной одежде. Одно время, кажется, в 1917 году, он был заместителем директора Зоосада. Когда немцы заняли Ригу, в город прибыл император Вильгельм II, посетивший и Зоологический сад. Директор в тот раз приболел, германского кайзера встретил Штолль, и монарх пожал ему руку. Об этом событии он рассказывал у нас в классе: «И тогда я начал звать – Генрих, Генрих! И своей ладонью, еще хранившей тепло руки императора, я погладил сына по щеке».

Когда Гитлер пришел к власти, состоялось общее собрание школы, и Штолль сказал: Бог, наконец, вложил Германию в руки человека, достойного этой власти. Нацистом Штолль, однако, не был, он лишь был убежденным консерватором. Среди наших учителей нацистом был, например, молодой преподаватель истории Латвии. Я его встретил в Германии, когда ему исполнилось уже 85 лет, и он по-прежнему считал, что Гитлер был для Германии наилучшим решением, но ему не надо было выходить за пределы страны.

В нашей 10-й Немецкой начальной школе не было никакой конкуренции. Все знали, что по истории лучший – Петр, а, скажем, в математике силен Эдуард Бирнбаум. Не меряясь силами, мы и учились ни шатко, ни валко. Герберт Дубин как-то, увидев мои школьные отметки, сказал: «Какой ужас!». Он учился классом старше.

О школе у меня на всю жизнь сохранились самые лучшие воспоминания. Исключение – одна учительница. Сравнительно недавно, пару лет назад меня пригласили прочесть реферат на одной конференции. Надо было рассказать о тех, кто служил и служит для меня образцом. Я говорил о маме, братьях, об учителях. И об учительнице латышского языка мадмуазель Какис, единственной, кого до сих пор ненавижу.

То, что я ей с самого начала не понравился, можно было пережить. Однако она этого не только не скрывала, но подчеркивала, непрерывно и всеми способами выказывала. Впрочем, так же открыто она выражала и свои симпатии. Например, Эдгар Лакстигала ходил у нее в любимчиках. Fr"aulein Какис, преподававшая латышский язык в немецкой школе, часто просила его спеть латышскую народную песню Div’ duins («Две голубки»). У Эдгара был хороший голос, песня у него и вправду получалась. Когда позднее я читал книгу Марисса Ветры о 1919 годе, которая и называется так же, как песня[44], я все время вспоминал Эдгара.

Моя враждебность – иначе не могу это назвать – к мадмуазель Какис началась с двух двоек, под которыми следовало подписаться моим родителям. Сравнив свою тетрадку с тетрадями одноклассников, я обнаружил, что за ту же работу с теми же, что у меня, ошибками другие получили на балл выше. Эту первую двойку как будто можно было не показывать дома. Но почти сразу она влепила мне вторую двойку, по-моему, окончательно несправедливую. И показать обе двойки дома, получить родительскую подпись было теперь обязательно.