XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

В конце концов, по методу исключения, оставалась одна- единственная школа – так называемая гимназия Берза, по имени директора Исаака Берза. Уже теперь, совсем недавно, я познакомился в больнице Страдыня[49] с врачом по фамилии Берзиня. Говорила она по-латышски хорошо, но с явным русским акцентом. Узнав, что она еврейка, я спросил, не из Резекне ли она. «Да, наш род происходит из Резекне», – ответила новая знакомая. Берзиньш, Берзиня (по-латышски – березка) – одна из самых распространенных латышских фамилий, а Берзиньши-евреи, по моим наблюдениям, как правило – выходцы из Резекне. Я с одним таким Берзиньшем служил в армии.

В гимназии Берза преподавали на языке идиш, здесь ощущались традиции Бунда (и сам директор был «бундист» с коммунистическим прошлым). Я на идиш не умел ни говорить, ни читать, ни писать, у нас в семье им не пользовались. То был язык другой части еврейского народа, и до 1934 года я его и слышал-то разве изредка где-нибудь в магазине. Оказалось, разница с ивритом и в языковом, и в общекультурном смысле разительна. Когда я ныне в Германии рассказываю иногда об этой школе, там изумляются – ведь это чистая этнография!

Короче говоря, я поступил в школу Берза, где платить нужно было всего сто латов в год, притом со скидкой. Мать пригласила репетитора, и в полгода я научился читать и писать на идиш. Правда, не без некоторого внутреннего протеста. Я этого даже не могу толком объяснить – это просто был не мой язык, я был человеком немецкой и русской культуры. А эта часть моего народа жила совсем иной жизнью. Правда, довольно многие евреи с немецким или русским образованием «шли в народ»: работали учителями в школах, где учили на идиш, или посещали спектакли еврейского театра на Сколас, 6, где представления также давались на идиш. Но это было именно «хождение в народ», за которым следовало всегда возвращение в привычную культурную атмосферу.

В гимназии Берза я окунулся в среду, которая оказалась на удивление многослойной. Там были не только бедные, но и совершенно не затронутые культурой подростки, с которыми я вообще не мог найти понимания. Они кричали на меня: ты говоришь с проклятым немецким акцентом! Но многие пришли из русских школ, и с ними я сходился без проблем. Один был поэтом с совершенно необычной биографией, редкая птица, я с ним вскоре по-настоящему сблизился. Он отлично разбирался в литературе на идиш – то была новая светская литература, начало которой относилось к середине предыдущего века. На идиш уже появились выдающиеся книги, сразу после опубликования переведенные на немецкий, русский и другие языки. На слуху в Европе и Америке были имена ведущего прозаика и драматурга Шолома-Алейхема, также и Шолема Аша.

Понемногу я начал осознавать, но по-настоящему понял лишь позднее, что идиш – удивительно интересный язык. Это, собственно, германское наречие, в основном бытовавшее в средневековом Франкфурте и окрестностях и впитавшее затем бесчисленные древнееврейские слова и выражения. Между прочим, даже и многие немцы, говоря на своих диалектах, используют слова идиш. В этом языке довольно много заимствований также из польского, украинского и других языков, вносивших в него свои краски и оттенки.

Позже мне довелось жить рядом с истинным патриотом этой культуры, и он постепенно ввел меня в мир идиш. Выяснилось, что есть еще один язык, также рожденный в диаспоре, – ладино, еврейско-испанский язык, распространенный среди евреев Турции, Греции и прилегающих областей. Однако все это я понял и осмыслил много позже. В школе Берза я чувствовал себя неважно, уроки математики, химии и тому подобные, которым там уделялось немалое внимание, меня никогда особенно не увлекали.

В 1934 году, после государственного переворота Улманиса, уволили директора Берза, многих учителей, тоже «бундистов», и руководство школой передали Мордехаю Дубину. Это был человек известный, политический и общественный деятель, один из отцов- основателей Латвийской Республики, депутат Учредительного собрания и всех последующих довоенных созывов Сейма. Он жил в том же самом доме на Сколас, 4, что и мы, и я каждый день видел на ступеньках крыльца у его дверей неимущих, беженцев из Германии, Чехословакии. Он помогал людям и пользовался бесконечным доверием многих. В политической жизни Латвии, позднее в Сейме Дубину, как своего рода уполномоченному Карлиса Улманиса в делах еврейства, принадлежала важная роль.

Будучи нашим соседом, Дубин здоровался со мной, хотя я не носил кипу, еврейскую шапочку. Но, заметив однажды, что я курю в субботу, он меня перестал замечать. Мордехая Дубина депортировали; позднее, во время войны, за него заступились религиозные круги США, и его освободили, но затем арестовали снова.