¥

Я недоуменно повернулся к Сеге, который с бокалом на отлете нес поздравительную пургу. Неоновые рожки у него на голове пружинисто подпрыгивали и переливались; колпак со звездами и серебристой кисточкой сполз на лоб. Рогато-околпаченный Сегин сосед заливисто смеялся. Его сохатая соседка слева, с шампиньоном на мельхиоровых вилах, тоже тряслась от хохота. Я никого не узнавал.

Гул нарастал. Я зажмурился и зажал уши руками, — так, что стал слышен внутренний гул. Убийца, убийца, убийца… Но не тут-то было: глаза раскрыли, руки отвели. Благодушная дылда с поролоновым носом и перлово-розовыми ушами произносила тост. Я перебил ее. Округлым дирижерским жестом притушил торжественную какофонию. Встал, украдкой придерживаясь за скатерть, получил в протянутую руку бокал.

— Ну что ж… — неуверенно промычал я, выискивая среди гостей кого-то, в ком отчаянно нуждался. Нашел. Продолжил, глядя на Оксану: — Я вижу, все в сборе.

Притихшая публика растерянно и пока что воодушевленно внимала. Трепетала мишура, искусно протянутая вдоль стены и продетая в люстру. Гелевые шарики, привязанные к спинкам стульев, мерно покачивались. Ослепительно горел графин с лимонной жидкостью и мятным мусором на поверхности.

— Все это очень мило, не спорю. И даже лестно, наверно… Прорва людей, и все тобой восхищаются. Не ожидал. Дружба — великая вещь…

Жевать перестали. Кое-кто даже опустил бокал, с беспокойством наблюдая за шутом на подмостках. Сохатая девушка, жуя, прижала руки к груди, как оперная певица.

— Все эти шарики, — я восхищенно щелкнул по носу парящего снеговика. Тот отшатнулся. — Носы, колпаки, рожки… Красиво, нет слов. Я тронут. Нет, правда. Но видите ли… Тут такая закавыка… Я ненавижу праздники, всегда их не выносил, — Сега настойчиво дергал меня за штанину, вразумляюще жестикулируя и дико округляя глаза. Игнорируя намеки, я прочистил горло и бойко продолжал: — Но еще больше я ненавижу непрошеных гостей. А что бы вы сделали, друзья, если бы выяснилось… если бы вам сказали… что я… убил человека?

Тишина. Наэлектризованное безмолвие. Когда кто-то нервно хрустнул пальцами, это прозвучало невыносимо громко.

— Именинник не в духе, — поспешил оправдаться Сега, виновато осклабившись и глядя на меня с плохо скрываемым бешенством.

Взрыв гомерического хохота, до колик, до нервных исступленных слез.

— Уже начал праздновать, — выдохнул кто-то, погибая в корчах смеха.

— Немножко навеселе…

— Надо же…

— Шуточки…

Оксана была в синем бархатном платье с открытыми плечами и спиной. Она сидела, потупившись и закусив губу, прямая и неприступная. Я осекся и сник. Сега демонстративно вперился глазами в пол, всем своим видом показывая, что умывает руки.

— Я вовсе не шучу, — перекрикивая вакханалию, с угрозой в голосе возразил я, вызвав новый безудержный приступ веселья. — Хорош, посмеялись и хватит. Я в духе, трезв как стеклышко и серьезен как никогда. Кажется, на день рождения принято загадывать желания. В коридоре, общими усилиями, я не успел. Повторим попытку. Так вот, желание следующее: я хочу, чтоб вы убрались отсюда как можно скорее, со всеми своими подарками, рогами и колпаками, — натужно улыбаясь, я поднял бокал. — Так выпьем же за именинника! Не чокаясь.

Пошатнувшись, я поднес бокал ко рту, но опустил, даже не намочив губ. Гости конфузливо переглядывались, не в силах сдвинуться с места. Немая сцена затягивалась.

— Вы чего? Ну и мины. Тоскливые, как на поминках. Для тех, кто в танке, — уточняю: желание именинника — закон. Намек понятен?

Разболтанной походкой я обогнул стол и, остановившись возле какой-то декольтированной лошади, над ней навис. Девица углекисло улыбнулась. Кто это? Зачем ее пригласили?

— Вы позволите? — подчеркнуто вежливо выдохнул я куда-то в хтонические бездны ее декольте; не дожидаясь разрешения, схватил бокал, оглядев собравшихся, задорно выкрикнул “Ваше здоровье!” и, не притронувшись к питью, разбил.

19:05

Запрокинув голову и положив ноги на спинку дивана, я долго пялился в потолок, прислушиваясь к звукам в соседней комнате. С дивана перекочевал на подоконник, с подоконника на стул, со стула на пол. Лихорадочное беспокойство сжигало изнутри. Я вскочил; растирая грудь ладонью, заметался по кухне; открыл холодильник, извлек ледяную бутыль с молоком и прижал ее к пылающей щеке, даже отхлебнул, но проглотить не смог и, поболтав во рту, выплюнул в раковину.

За стенкой вкрадчиво скрипели стульями, встревоженно перешептывались. До меня долетали окончания фраз — округлые отголоски вежливости. Мышиная возня переместилась в коридор. Негромко, с чрезмерной деликатностью щелкнул замок.

Устав от беготни, я забился в обжитый пауками угол с прокопченной заплатой паутины. Меня знобило. Зубы отбивали дробь. Угревшись возле батареи, я совсем раскис, сморенный болью и сосущей пустотой внутри, и по ступеням полубреда сошел в тяжелый сон.