You're All I Want (СИ)

Я в последний раз взглянул на него и направился к выходу, оставляя за своей спиной все, что у нас было. Блять, просто невероятно. Еще вчера все было нормально, нет, все было просто отлично! Лучше я и представить не мог. Наконец-то все наладилось, я стал ощущать себя как никогда комфортно и уверенно, постепенно признаваясь себе в том, что он действительно является для меня всем. Ради этого человека я поссорился с матерью, ради этого человека я изменился, и этот чертов человек в конце концов заставил меня полюбить его. И это после того, что было? После всего, через что мы прошли, он говорит мне о том, что я ему не нужен и это было ошибкой. Ошибка… А ведь говорит он мне об этом уже второй раз. Наверное, надо было послушать его еще тогда, в тот самый вечер дискотеки, и понять своим крохотным мозгом, что такие, как он, не меняются, что он вообще не способен на чувства, а только может делать вид, что чувствует что-то.

Что же это выходит? Все это было фальшивкой? Мнимая забота и лживое доверие, рассказы о своей семье и одна бутылка вина на двоих в долгие холодные вечера. А как же тот день, когда он пришел ко мне домой и на нем не было лица. Черт, в тот злосчастный день он сказал мне нечто очень важное:

«Мы — не ошибка».

А как же то время, когда он болел? Тогда я просидел с ним всю ночь, а потом он просто взял меня за руку и слова вдруг стали не нужны. Мы, блять, спали в одной кровати, и он рассказывал мне всякие истории, от которых у меня захватывало дух. Поцелуи, объятия, слова — все это теперь было позади, и я просто не мог в это поверить. Вчера я кричал матери в лицо о том, что я люблю его. А сегодня даже после его слов я понимаю, что ничего не изменилось и вряд ли изменится. Я по-прежнему чувствую это, и, наверное, даже острее, чем раньше.

— Привет, как жизнь? — рядом со мной сел, как всегда, веселый Шнайдер, попутно доставая учебники из своей сумки. Я просто тупо уставился на свои ладони, лежащие на коленях, и прокручивал слова Рихарда, которые все еще звучали эхом в моей голове.

— Все у меня нормально! — ни с того ни с сего завопил я, напугав этим Кристофа, который даже пошатнулся в сторону.

— Эй, Пауль, ты чего? — взволнованно спросил меня он. — Что-то случилось?

— Я просто… Просто не выспался я совсем… — начал бубнить я, пытаясь отмазаться, чтобы впоследствии не объяснять ему, в чем заключается настоящая причина моего долбанутого настроения этим утром. Но фразе, которую я уже начал говорить, видимо, было не суждено быть сказанной, потому что, когда я увидел, кто зашел в класс, я буквально проглотил язык.

Тогда я думал, что этот день уже не может быть дерьмовее и я не могу чувствовать себя еще более ужасно и одиноко, но я ошибался. Причина моей ненависти и, как говорил Круспе, «беспочвенной ревности» сейчас зашла в класс, радостно сообщая о чем-то уже улыбающемуся Рихарду. Господи, как же меня трясет. Они зашли вдвоем, снова о чем-то разговаривая и звонко смеясь. Все было как в старые добрые времена: я всегда сидел один, а они были лучшими друзьями, которые никогда не расставались и наводили страх на школу. И мне было не место в их мире. Будто бы этих нескольких месяцев и не было, словно он вырезал их из своей жизни, оставляя в своей памяти только сентябрь и март, в то время как я помнил все эти полгода в самых ярких красках.

Я помню сентябрь и их поцелуй в кабинке, я помню октябрь и наши занятия у меня дома, которые впоследствии вылились в просто приятное общение и крепкую дружбу.

«Ландерс, это все ты».

Я помню ноябрь и то, как он меня поцеловал, а потом мы оба лгали друг другу о том, что ничего не помним.

«Ты ни в чем не виноват. Это я мудак».

Я помню дискотеку и мой первый опыт курения сигарет, когда Рихард давал мне советы, как делать это правильно.

«Иногда мне хочется, чтобы меня поняли. И только ты понимаешь».

Я помню, что случилось в тот вечер, и до сих пор ощущаю это вместе с бесконечным холодом того дня. Ошибки, недомолвки, ложь и примирение… Я помню, как он целовал меня и я дрожал от дождя.

«Тебя трясет всего. Пауль? Скажи что-нибудь, эй?».

Я помню одну бутылку вина на двоих и его слова.

«Спасибо за душевные разговоры ночью».

Я помню все.

«Все будет хорошо».

— Ты? — тихо продолжил Шнайдер.

— Устал очень, не обращай внимания, — отчужденно ответил я, махнув рукой.

«Я не хочу тебя терять».

Как я мог ему довериться? Каким же я был идиотом, слепым, наивным и влюбленным идиотом. И в кого, блять? В Рихарда, которому я никогда, судя по всему, не был важен. Я не собирался бегать за ним, задавать ему вопросы и умолять начать все сначала. И во мне говорили отнюдь не гордость и не самолюбие, а скорее реализм.

***

«Что с Паулем, он не заболел?».

«Ландерс четвертый день чернее тучи ходит, что случилось?».

«Почему он ни с кем не разговаривает?».