За Америку!

Вика. Замолчи, а? Я спать хочу, я уже два дня не могу поспать нормально.

Мария Петровна. А ты просто перестань работать в ночном клубе, и все.

Вика. А ты просто молчи, и все.

Тишина. Через несколько минут из соседней комнаты снова раздается шум – брякают бутылки, что-то падает, кто-то выругался. Затем снова тихо.

Мария Петровна. Надо было хоть ночник какой включить, ему же не видно ничего.

Вика. Может, свечи еще зажечь?

Из соседней комнаты раздается смех, мужской и женский.

Он что, с проституткой притащился?

Мария Петровна. Почему?

Вика. Ты не слышишь что ли?

Вика и Мария Петровна прислушиваются. В соседней комнате отчаянно скрипит диван.

Мария Петровна. Диван скрипит.

Вика. Он развалится сейчас.

Мария Петровна. Не развалится. Он крепкий. Я его хорошо кормила, к спорту приучала.

Вика. Я вообще-то про диван.

Мария Петровна. Он тоже крепкий. На нем еще твоя бабка спала, а у нее двенадцать детей было, ничего ему не сделается.

Вика. Тебе не кажется, что он оборзел, урод? Еще приехать не успел, а уже бухает, проститутку привел!

Мария Петровна. Почему проститутку сразу? Она может приличная.

Вика. Ага. Ты ей еще трусы подари. Хэ бэ.

Мария Петровна. И подарю. Конечно, там же в Америке нет нормальных женщин, там же одни негритоски, и те с ожирением. А Вите русские красавицы нравятся. Нормальные. Он все же мужчина. Ему надо. А почему бы и нет, если девушка приличная?

Вика. Раз она такая приличная, что ж под первого встречного ложится?

Мария Петровна. Так это любовь, может. С первого взгляда.

Из соседний комнаты раздаются рычание и смех.

Вика. Это любовь, по-твоему?

Мария Петровна. Любовь разная бывает. Твой отец, кстати, тоже рычал, когда это самое…

Вика. Мама!

Мария Петровна. А что мама? Что?

Вика. Да так, ничего. Я вообще-то пытаюсь уснуть.

Мария Петровна. Так спи, кто тебе не дает?

Картина 4

На следующее утро. Кухня. Мария Петровна жарит блины, во все стороны со сковороды брызжет жир, в воздухе стоит дым, то ли от пригоревших блинов, то ли от Викиной сигареты.

Мария Петровна. Ты когда уже курить бросишь?

Вика. Убавь газ, у тебя все горит.

Мария Петровна. Ничего у меня не горит, все хорошо.

Вика. Воняет уже горелым, ты не чувствуешь?

Мария Петровна. Что ты орешь? Витю, разбудишь!

Вика. Уже час дня, не фиг спать.

Мария Петровна. Пусть отдохнет, он же устал!

Вика. Отчего он устал? Всю ночь козу какую-то драл – от этого он устал?

Мария Петровна. Вика, перестань. У них же в Америке ночь, когда у нас день, вот он и спит, не перестроился еще организм.

Вика. Хорошо, что хоть эта коза не осталась, хватило мозгов уйти. Чайник вскипел. Завари мне новый пакетик, слышишь? Новый!

Мария Петровна. Да тише ты! Слышу я. Сама заваривай, мне некогда, у меня блины.

Входит Виктор.

Виктор. Доброе утро, Россия!

Мария Петровна. Разбудили мы тебя, да? Витенька, садись, я блины жарю.

Виктор. О, блинчики! Сто лет я их не ел!

Мария Петровна. В Америке не стряпают?

Виктор. Нет, мам, там жарят в основном. По-черному.

Мария Петровна. Это как?

Виктор. Не важно.

Мария Петровна. Ну вот, с пылу, с жару! (Вике.) Завари чай.

Вика. Сама завари.

Вика уходит. Мария Петровна ставит перед Виктором тарелку с блинами, заваривает чай.

Виктор. Чего она такая психованная? Не выспалась?

Мария Петровна. Несносный характер у нее, Витя. На хромой козе к ней не подъедешь. Если бы ты знал, как мне с ней тяжело. Она же слова матери не дает сказать, поперечная! Поначалу, как ты уехал, она долго так тосковала, ни пила, не ела, ревела ночами. Сильно тосковала по тебе, Витя, лица на ней не было. Года два, наверное. Ну, год-то точно. И все про тебя говорила, говорила, говорила, все вспоминала, как вы маленькие играли, за шторкой как прятались. Говорит, любимая игра у вас была, через шторку щека к щеке стоять. Правда? А я и не знала даже. А потом она давай все реже и реже о тебе вспоминать, или, что вспомнит, то плохое. И в последнее время уж вовсе молчит, я о тебе только заикнусь, а она рот мне затыкает.

Виктор. Молчит, значит?