За березовыми книгами

И среди снежно-белых, цветастых, маркизетовых, штапельных платьев я увидел… Я даже остолбенел… Я увидел Галю, Лиду и Танечку в замызганных шароварах, в продырявленных кедах. В их партнерах я узнал тех самых юношей, что приносили нам баранью ногу. Лида застенчиво положила руку на плечо своему кавалеру, у Танечки прядь волос выбилась на потный лоб, видно, она танцевала уже давно. Галя танцевала опустив глаза, щеки ее раскраснелись от удовольствия.

Минут пять мы стояли и смотрели. Танечка, не замечая нас, превесело болтала со своим кавалером.

— Таня, Лида, Галя! — коротко позвал Николай Викторович.

Они обернулись, увидели нас, побледнели и покорно подошли к нам.

— Марш спать! — беззвучно проговорил Николай Викторович. — Завтра будет «большая» линейка.

Все три девочки пошли по коридору впереди нас, низко наклонив голову. Они шли, как овечки на заклание.

Утром все встали молча. За завтраком тоже удручающе молчали. Никто не смеялся, не рассказывал веселых историй. На Галю, Таню и Лиду избегали смотреть.

Вчера вечером мы договорились: с утра пойдем в ту деревню, где живет Эльвира. Что же будет сначала — эта самая «большая» линейка или пойдем за березовыми книгами?

Николай Викторович подошел ко мне:

— Идите туда, но, простите меня, я с вами не пойду — просто голова крýгом идет.

Мы собрались перед школой. Гриша построил всех для переклички. Николай Викторович обернулся к «преступницам».

— А вы… идите в класс — и не выходить никуда! — приказал он.

— Какой позор! — кинула через плечо Лариса Примерная, блеснув очками. Она тоже оставалась, но оставалась ухаживать за Ленечкой.

Не пошли и четверо дежурных. Остальные налегке, без рюкзаков, отправились в путь.

Мальчики шагали и оживленно спорили между собой. Я их не слушал — слишком много мыслей будоражило мою голову. Березовые книги перемешивались с переживаниями вокруг Ленечкина ожога, а таинственное исчезновение жены Николая Викторовича путалось со страшной «большой» линейкой.

— Отправит первым поездом в Москву, — доказывал Вася, — головой ручаюсь — отправит.

— А я бы простил, сперва бы полчаса, не меньше, тряс, а потом простил бы, — убеждал Миша.

— Нарушение дисциплины, какое нарушение дисциплины! — ужасался Гриша, теребя свой безнадежно погибший чубчик. — Это все Галька подбила.

Я узнал, что «большая» линейка созывается во время похода только в случае из ряда вон выходящего безобразия. Тогда Николай Викторович берет в свои руки всю власть, сам командует, сам наказывает.

Так, разговаривая, дошли мы до деревни и всей толпой ввалились в магазин.

Магазин был очень тесный. Тут продавались калоши, чайники, мыло, духи, сладости, высохшая вобла, запыленные стеклянные вазочки. Молодая, очень толстая и очень румяная продавщица в засаленном халате бойко отвешивала одной гражданке селедку.

Она оторвала листок от какой-то книги, завернула селедку.

Я сразу обратил внимание на пожелтевший масляный листок — написано по-славянски, кажется, книга старинная.

Миша дотронулся до моего локтя и показал пальцем.

На одном из оставшихся бумажных листков я увидел все тот же загадочный треугольный штамп:

Продавщица благосклонно обернулась в нашу сторону:

— Покупайте, покупайте! Орешки, драже, мармелад. Выбирайте, выбирайте любые сладости. Сколько свесить?

— Вы Эльвира Пылаева? — перебил я ее.

— Я, а что? — вздрогнула продавщица.

— Мне про вас недавно ваш бывший сосед рассказывал — Трубка.

— Трубка? — засмеялась продавщица. — Бывало, все со своими внучатами гуляет, во все стороны они его тащат: этот плачет, этот упал, эти подрались… Как же он там поживает? А его Павлина Панфиловна как?.

— Оба очень хорошо поживают, — ответил я. — Он говорил, у вас книг много хранится.

— Как же, как же! Два ящика от отца осталось. Но книги совсем незанятные, какие-то старинные, да много обгорелых. Вот уж сколько лет прошло, а я все в них покупателям продукты заворачиваю.

Установилась такая тишина, как перед грозой.

— И много у вас… осталось таких книг? — заикаясь, спросил я Эльвиру.

— Да нет, последняя пачка на исходе. — Она нагнулась и с усилием бросила на прилавок штук пятнадцать перевязанных веревкой книг — рваных и цельных, в переплетах и без переплетов.

Мы бросились их перелистывать. Я ведь не специалист-книжник и потому не знал, насколько редки и ценны были эти книги, но на первой странице каждой из них стоял знакомый нам треугольный штамп.

— Тетенька, ну на что они вам, подарите их нашему школьному музею, — жалостно попросил Миша.

— А я во что буду товар заворачивать? — полусердито, полунасмешливо спросила Эльвира.

Нас выручила покупательница селедок — увидела она умоляющие лица ребят и повернулась к Эльвире:

— Ну отдай им эти бумажки, коль просят.

Та небрежно передернула плечами, подвинула стопку в нашу сторону и сказала:

— Остались, правда, на такой жесткой бумаге — верчу фунтики да только мучаюсь.

Ребята тотчас же разобрали все книги по рукам.

Это была, разумеется, любопытная находка. Но мы-то ведь искали не собрание купца Хлебникова.

— А березовые книги ведь на завертку совсем не годятся, — услышал я за спиной подсказку невозмутимого Вовы.