За безупречную службу!

Оставалось лишь констатировать, что он, наконец, допрыгался. Теперь он, как паровоз без тормозов, катился по проложенным кем-то рельсам, не имея возможности ни свернуть, ни остановиться, хотя отчетливо видел, что рельсовый путь ведет в глухой тупик. А началось с ерунды — с каких-то, прости господи, дурацких золотых часов, дарственная надпись на которых автоматически сводила их рыночную стоимость к нулю.

До конца осознав, насколько сильно вляпался, Зуда яростно ударил кулаком по пластиковой панели. От удара приклеенный к шероховатому пластику дорожный складень с ликами святых оторвался и канул во мрак под передней панелью. Зуда тоскливо и грязно выругался, а затем, согнувшись пополам, кряхтя, принялся ощупывать резиновый коврик у себя под ногами: несмотря ни на что, машина должна была вернуться в гараж ровно в том виде, в каком ее оттуда взяли.

* * *

Мероприятие началось строго по графику, в шестнадцать ноль-ноль, и проходило в теплой, дружественной обстановке, которая становилась все непринужденнее по мере того, как пустели многочисленные бутылки. К шести вечера все присутствующие уже основательно надрались, и большая официальная пьянка, как обычно бывает в подобных случаях, распалась на множество мелких междусобойчиков. Все торжественные тосты уже были произнесены. Виновник торжества выслушал из уст представителя головного офиса «Точмаша» слова благодарности за решительность, принципиальность и личную храбрость, проявленные во время рейдерского захвата предприятия, и принял из рук все того же представителя ценный подарок. По иронии судьбы подарок представлял собой дорогой швейцарский хронометр в золотом корпусе с именной гравировкой. Размышляя о том, что ему делать с двумя парами именных часов, Анатолий Павлович прослушал половину дифирамбов, которые пел его профессионализму и верности долгу полкан из областного управления, прибывший в Мокшанск, чтобы официально объявить о присвоении подполковнику Сарайкину очередного звания и назначении его на новую должность.

Директор мокшанского филиала «Точмаша» Горчаков тоже сказал несколько слов, поблагодарив Анатолия Павловича не только за освобождение завода от рейдеров, но и, в первую очередь, за спасение его, Горчакова, жизни — в прямом, господа, а не в переносном смысле. «Этого я не забуду никогда, — объявил, держа на весу рюмку коньяка, Михаил Васильевич, — и, поверьте, в долгу не останусь».

Прозвучало это как-то странно — Сарайкину, по крайней мере, в обещании не остаться в долгу почудился какой-то скрытый подтекст. Но окружающие ничего не заметили, и Анатолий Павлович решил, что вложенный Горчаковым в благодарственную речь второй смысл ему вот именно почудился — на воре шапка горит, и так далее. А если этот второй смысл и присутствовал, что с того? Что Горчаков может сделать ему, без пяти минут генералу МВД? Да ничего не может — руки коротки, кишка тонка. С высоты положения, которое вот-вот займет Анатолий Павлович, директор мокшанского филиала «Точмаша» Горчаков практически ничем не отличается от своего тезки Михаила Орехова по кличке Рыжий, на днях уличенного в краже соседских кур. Рыжему подполковник — то есть, простите, уже полковник — Сарайкин тоже наверняка не нравится, и что с того? Это его, Рыжего, личные проблемы — его, Горчакова и всего остального быдла, у которого есть причины недолюбливать теперь уже бывшего начальника местной полиции.

Выступая с ответной речью, Анатолий Павлович скромно отказался от лавров единоличного триумфатора, отдав должное мужеству и стойкости всех, кому довелось принять участие в тех памятных событиях. Память погибших почтили вставанием, после чего банкет, наконец, свернул в привычное русло и покатился по нему, в два счета превратившись в обычную коллективную пьянку.

Когда стало ясно, что дело вот-вот дойдет до танцев, свежеиспеченный полковник вышел на крыльцо ресторана, чтобы освежиться и покурить. Чиркая зажигалкой, он с удовольствием поглядывал на подаренные представителем головного офиса «Точмаша» часы. Ему всегда нравились солидные, дорогие, сделанные на века вещи; к подобным предметам он питал настоящую слабость, лишним подтверждением чему служили часы генерала Камышева, даже сейчас лежавшие в кармане его пиджака. Дураком Анатолий Павлович Сарайкин не являлся и понимал, разумеется, что эти краденые котлы при определенном стечении обстоятельств могут стать уликой против него. Но за полгода он успел здорово к ним привыкнуть; эти часы стали для него чуть ли не талисманом — вещью, которая должна неотлучно находиться при своем владельце, и расставание с которой равносильно катастрофе.

Чудачество, спора нет, но пусть бросит камень кто без греха.