За безупречную службу

— Это у вас в Москве не одно и то же, — возразил Сарайкин. — А вы сядьте за руль да проедьте километров десять по проселку — туда, в сторону монастыря и дальше. Попробуйте, попробуйте! Потом позвоните мне, и обсудим этот вопрос еще раз — если, конечно, сумеете дозвониться, в чем я, лично, очень сомневаюсь.

— Странно, — сказал настырный москвич. — Какие родственники, какие проселки? Перед выездом я звонил Михаилу, и он ясно сказал: приезжай, мы все тебя с нетерпением ждем. Мы. Все. Понимаете? Ну и куда они все подевались?

— Человек предполагает, а бог располагает, — терпеливо напомнил подполковник. — Вдруг им, к примеру, подвернулась горящая путевка на двоих? Собрали вещички и махнули на юга. А Горчакова срочно вызвали на завод, вот и плакал ваш отпуск на природе…

— На всех курортах связь работает превосходно, — в свою очередь, напомнил Ольшанский. — Есть такая вещь, называется роуминг…

— И еще одна, которая называется экономия, — не видя иного выхода, поддержал бредовый спор Сарайкин.

— Но это ведь не грузчик с овощебазы, а директор предприятия! — возмутился москвич.

— Мокшанского филиала НПО «Точмаш», — уточнил Анатолий Павлович. — А не Газпрома или Норникеля. Здесь вам, знаете ли, не Москва, народ живет скромно и, если есть возможность, копейки лишней не потратит…

— Оно и заметно. Особенно по вашим часам, — с непринужденным видом нанес удар, об истинной силе которого вряд ли догадывался, языкатый и приметливый столичный гость.

У Анатолия Павловича немедленно возникло острое желание вынуть из ящика стола пистолет и закончить разговор, просверлив во лбу этого умника дополнительную дырку, чтоб проветрил свои шибко хитрые мозги. И еще ему подумалось, уже который раз за эти невообразимо длинные сутки, что выставлять напоказ похищенный у покойного генерала ФСБ именной швейцарский хронометр, мягко говоря, неразумно.

— Это просто подарок, — сказал он.

— Вот я и говорю, — многозначительно поддакнул Ольшанский. — Кто бы мне такие подарил! Это ведь не подделка, верно?

— Подарок от областного руководства, — с важным видом уточнил Сарайкин, чувствуя себя так, словно пытался вывести из смертельного бокового заноса норовящую слететь со скользкой зимней дороги машину. Времени на раздумья не осталось — надо было выруливать, и он мимоходом мысленно проклял себя за беспечность, с которой не потрудился заранее придумать легенду о происхождении этих часов. — За безупречную службу.

На мгновение он похолодел: надо же было такое сморозить! «За безупречную службу», — именно эти слова были выгравированы на прилегающей к запястью круглой стальной крышке механизма. А впрочем, откуда этому заезжему фраеру знать, кто, кому, по какому случаю и с какой гравировкой вручил этот будильник!

— Щедрое у вас руководство, — нанес еще один, уже явно преднамеренный, удар по болевой точке господин Ольшанский. — За безупречную службу, говорите? Что ж, начальству, как всегда, виднее. Раз вы так безупречно служите, мне остается только во всем положиться на вас.

— Вот это правильно, — одобрил мудрое решение посетителя Сарайкин. — Мы, как говорится, всегда на страже. Так что ничего с вашими Горчаковыми не случится. Ну, а если что… Я-то так не думаю, но если вдруг… Тогда можете не сомневаться: виновные понесут наказание. По всей строгости закона.

— Отрадно слышать. — Москвич, наконец, встал, и его дорогущий костюм без одергиваний, сам собой, в мгновение ока идеально лег по фигуре. — Может быть, я могу оказать какое-то содействие — ну, хотя бы финансовое?

— Это преждевременно. — Искушение, как обычно, было велико, но на этот раз Сарайкин преодолел его без малейшего труда: опасения, которые вызывал у него этот человек, были сильнее любого искуса. — В данный момент факт совершения преступления не установлен. Полагаю, он и не будет установлен, потому что никакого преступления не было. Иначе Горчаков давно уже бил бы во все колокола, это ведь, как-никак, его семья. А раз так, за что вы собираетесь… эээ… чему вы собираетесь содействовать?

— Ну и порядочки у вас в провинции, — с оттенком завистливого восхищения произнес Ольшанский. — Да любой начальник райотдела в Москве на вашем месте с меня бы уже семь шкур содрал! Ей-богу, мне тут нравится! Насовсем, что ли, остаться?

«Да не дай бог!» — подумал подполковник. Вслух он этого, разумеется, не сказал: это прозвучало бы невежливо и внесло бы диссонансную ноту в почти дружескую сцену прощания. Кроме того, судя по поведению и манерам, господин Ольшанский был весьма близок к тому, чтобы и впрямь остаться в Мокшанске навсегда — правда, не в том качестве и не на тех условиях, которые подразумевал.

Отвесив непринужденный поклон, москвич освободил кабинет от своего присутствия, которое под конец разговора сделалось уже не просто нежелательным, а почти невыносимым. Руки на прощание он Анатолию Павловичу не подал, что подполковника ничуточки не огорчило: он не придавал этому ритуалу особенного значения, но и ручкаться с кем попало не привык — много чести!