За безупречную службу

Подождав немного, он выглянул в окно и увидел, как со стоянки перед управлением выезжает новенький черный «ягуар» — игрушка, по сравнению с которой его внедорожник, тоже новенький и того же цвета, выглядел как-то бледновато.

Проводив это практически невиданное в здешних краях британское диво многообещающим взглядом из-за занавески, Анатолий Павлович снял трубку внутреннего телефона и позвонил Маланье.

— Вот что, Семен Михайлович, — сказал он, задумчиво покусывая губы. — Разыщи-ка ты, браток, Шуню. Пусть соберет своих и будет наготове, чтоб по первому звонку… ну, ты понял.

Маланья, как всегда, понял все с полуслова — за то его и ценили, за то и держали на должности, которой он, откровенно говоря, не соответствовал. Убедившись, что понят правильно, и дело, что называется, на мази, подполковник Сарайкин развернулся вместе с креслом, подмигнул портрету президента, а потом закурил и стал, пуская дым в потолок, не без удовольствия представлять, каково придется волку, сдуру в одиночку напавшему на стаю шакалов. Накурившись всласть и придя к выводу, что волку не поздоровится, он взял лежащий на краю стола мобильный телефон и позвонил командиру рейдеров: инициатива инициативой, необходимость необходимостью, а брать на себя ответственность за такое решение Анатолий Павлович не хотел.

Глава 8

В просторном кабинете, до недавних пор служившем рабочим местом директору мокшанского филиала «Точмаша» Горчакову, на скорую руку навели порядок. Правда, голые кирпичные стены и обнажившийся после того, как с него ободрали гипсокартон, алюминиевый каркас интерьера не украшали, но Виктор Волчанин был неприхотлив и привык вести дела в куда худших условиях — по пояс в грязи, при нулевой температуре и под ураганным огнем, например.

Накануне вечером, разговаривая по телефону с Москвой, он пообещал, что найдет папку, даже если ему придется разобрать завод по кирпичику. В данный момент это обещание выполнялось почти буквально: из коридора доносились тяжелые удары кувалды, треск дерева, глухой шум осыпающейся пластами штукатурки и лязг лома, со всего маху вонзающегося в зазоры кирпичной кладки. Со стороны лабораторного корпуса пулеметной дробью откликался отбойный молоток; работа кипела, и то, что это мартышкин труд, было ясно даже ежу.

— Странно, — посасывая сигарету, сказал Виктор Викторович сидящему на стуле для посетителей, уныло ссутулившемуся Горчакову. — Странно и глупо… Слышите эти звуки? Конечно, слышите. И, несмотря на серьезность положения, в котором оказались, наверняка злорадствуете: не умеешь работать головой — работай руками, и так далее. Целиком разделяю ваше мнение. Потому и говорю: все это донельзя глупо и странно. Я не привык действовать по принципу: «Нечего тут думать, трясти надо!» Но, как видите, приходится именно трясти. И чем дольше я трясу, тем сильнее мне кажется, что трясу я не то дерево. Вас надо трясти, уважаемый Михаил Васильевич, вас, а не эти несчастные стены!

— Да я же… — Горчаков медленно, с трудом выпрямился на стуле и истово сгреб в горсть несвежую рубашку на груди. — Я… Христом-богом!..

— И двенадцатью апостолами, — иронически подсказал Волчанин. — Смотрите-ка, что вспомнил! Не понимаю вас, Михаил Васильевич. Ну, что вы так упрямитесь, ради чего рискуете? Героический пример Мамалыгина покоя не дает? Забудьте о нем, он был просто неумен. Бывают такие люди — что с ними ни делай, как ни учи, они все равно до самой смерти с пеной у рта повторяют чушь, которой им забил голову замполит в сержантской школе. Продажа стратегических оборонных секретов, измена родине… Ну, чепуха ведь! Родине ваш «Борисфен» все равно не нужен — протухнет, пропадет бездарно, ни за грош, как пропало уже очень и очень многое. А корейцы или иранцы — не знаю, кто именно, да и плевать мне на это с высокой колокольни, — все равно, с «Борисфеном» или без, построят свои ракеты и будут стращать ими соседей. Понимаете? Ключевое словосочетание тут — «все равно»: все равно пропадет, все равно войдут в список ядерных держав… Все равно. Я все равно, с вашей помощью или без нее, найду папку. Только, если искать придется самостоятельно, без вас, вашу судьбу завидной не назовешь.

Горчаков с видом оскорбленной невинности и возмущения тупостью собеседника пожал плечами.

— Да черт вас подери! — высоким голосом находящегося на грани истерики интеллигента воскликнул он. — Сколько раз вам повторять: я не знаю! НЕ ЗНАЮ!!! Неужели вы всерьез думаете, что какая-то вшивая папка с какой-то идиотской морально устаревшей документацией мне дороже жены и дочери?!

— Это мы как раз сейчас и проверим, — глядя не на него, а на дверь, пообещал Волчанин. — Очень кстати! Проходите, ребята, вы знаете, что нужно делать.

В дверях послышалась возня, и рослый боец в маске силой, крепко держа за плечо, втащил в кабинет дочь Горчакова, Марину.

— Пусти, сволочь! — выкрикнула та и свободной рукой отвесила конвоиру пощечину.