За безупречную службу

Увольнение из органов Шуню, конечно, огорчило, но не сказать, чтобы очень сильно. По молодости лет о пенсии он не задумывался, далеко наперед не загадывал и просто плыл по течению, даже не мечтая о высоких чинах, званиях и правительственных наградах. Как и многие его коллеги, он был обыкновенный гопник, отличающийся от дворовой шпаны, с которой вырос, только наличием кое-как, со скрипом, полученного высшего образования да лейтенантскими погонами на плечах. Теперь погон не стало, но жизнь-то не кончилась; это было просто небольшое осложнение, с которым надлежало как можно скорее справиться.

Примерно то же, подписывая обходной лист, ему сказал Маланья. Я тебя предупреждал, что допрыгаешься, сказал он, — вот ты и допрыгался. Но ты сильно-то не убивайся: оклад у тебя, конечно, отобрали, зато свободы теперь не в пример больше. Не тебе объяснять, чей это город, чья в этом городе власть. И, если учтешь прежние ошибки, внесешь поправки и больше не станешь терять берега, жалеть ни о чем не придется: раньше срабатывались, и теперь сработаемся.

Смысл этой исполненной туманного оптимизма речи Шуне был понятен. Лейтенант Шугаев был не первый, кому пришлось в силу различных причин снять погоны и портупею и уйти на вольные хлеба. Кое-кто действительно ушел — устроился на другую работу, а то и уехал из города, — но большинство, сдав табельные стволы и покинув прокуренные кабинеты, продолжало поддерживать с бывшими коллегами тесные дружеские и деловые связи. Лишившись официального статуса, они не ушли из системы, взяв на себя функции, исполнение которых не подобает людям в погонах. На языке закона все вместе это называлось ОПГ — организованная преступная группировка; в силу вполне понятных причин конкурентов у нее в Мокшанске не было и не могло быть, и о лучшей карьере Шуне, таким образом, нечего было и мечтать — ничего лучшего родной городишко предложить ему не мог, а в Москве и других больших городах хватало своих Шунь.

В день, когда судьба Шуни краешком пересеклась с судьбой синей папки, о существовании которой бывший лейтенант даже не подозревал, ему позвонил Маланья — велел собрать пацанов и быть наготове, чтобы выехать по первому звонку.

Необходимость обзванивать пацанов отсутствовала, все были в сборе — сидели на скамейке в парке и, любуясь видом на реку, лузгали семечки под свежее пивко. По талантам и выслуге лет Шуне давно полагалось бы стать бригадиром. Но с вакансиями в Мокшанске было туго, и он покамест ходил в звеньевых, имея под своим началом всего трех бойцов — тугого умом, но зато здоровенного, как племенной бык, внушающего клиентам страх одним своим видом Маму (сокращение от «Мамонт»), чернявого, верткого и пронырливого Шишу и длинного, как шланг, начисто облысевшего в возрасте семнадцати лет, тощего субъекта по кличке Удав. Кличка эта была дана ему не за подходящую наружность, а за совершенный на заре криминальной карьеры подвиг, когда Удав пытался уладить разногласия с бригадиром явившихся из Казани гастролеров при помощи нейлонового шнурка от собственного ботинка. В кульминационный момент старый шнурок лопнул, полузадушенный бригадир, обретя свободу, вполне предсказуемо озверел, и, если бы не Шуня, которого в милицейском тире научили не только отличать ствол от рукоятки и давить на спуск, но иногда еще и попадать в цель, самозваному душителю пришлось бы несладко. «Да ты настоящий удав!» — с насмешливым восхищением сказал тогда кто-то из пацанов, и кличка приклеилась намертво. Легенду о нейлоновом шнурке и казанском бригадире в Мокшанске пересказывали до сих пор, и каждый раз аудитория встречала ее дружным гоготом, но на деловых качествах Удава тот давний косяк не отразился: боец из него со временем вышел неплохой.

Обеспечить полную боевую готовность тоже оказалось несложно: Шуня просто пресек поползновение Шиши сгонять за холодненьким и велел не расходиться. После чего, прикончив пиво, коллеги продолжили лузгать семечки и обмениваться сплетнями. Внизу сверкала на утреннем солнце окаймленная белым песком речная вода, в воздухе стремительно проносились, истребляя мошкару, ласточки-береговушки. За рекой отливали зеленоватой бронзой выжженные нынешней немилосердной жарой заливные луга; левее, вверх по течению, пестрел разноцветными крышами утопающий в темной зелени садов коттеджный поселок, а справа, у самого горизонта, поблескивали золотыми искрами монастырские купола. Вдохновленный их видом Шиша вдруг заинтересовался причинами, в силу которых монахи когда-то отгрохали свою обитель не в городе, как заведено у нормальных людей, а где-то у черта на рогах — мало того, что за рекой, так еще и на изрядном удалении от городской черты.

— Город такой, — покуривая и щурясь на солнце, сказал ему Шуня. — Каким был, таким, видать, и остался. Вот они и построились в сторонке — к богу поближе, от дураков подальше. Чтоб имущество не так часто пропадало.