За боем бой

Главком в канун сражения у железной дороги продиктовал мне обращение к бойцам и командирам. Вот оно: "Подходя к линии железной дороги, нам предстоит весьма серьезная задача прорыва… Задача усложняется наличием крупного пункта Уфы, где можно предполагать сосредоточение резервов противника, которые при помощи железной дороги могут быть быстро переброшены к угрожающим пунктам, а поэтому всем боевикам и командному составу необходимо приложить все усилия для выполнения поставленной задачи по прорыву, помня, что наша неудача поставит нас в безвыходное положение, успех же сулит нам выход и соединение со своими войсками, обеспеченный тыл, налаженное довольствие и базу снабжения огнестрельными припасами. Командному составу разъяснить боевикам важность предстоящей операции".

Во всех отрядах проводились собрания большевиков и политические беседы – это было особенно важно: уже несколько дней мы шли через села, где второй месяц хозяйничали белые. Из белогвардейских сводок люди узнавали, что красные войска постепенно вытесняются с Урала. В такой обстановке самое главное – вселить надежду.

29-го утром, перед штурмом железной дороги, командиры постарались, чтобы и завтрак был не такой, как обычно. Горячая еда, душистый хлеб, чай, липовый мед, а после еды вместо махорки, которая шла раненым, закурили кто вишневый лист, кто мох, кто – другие травы, заменявшие табак.

Наступление на Иглино началось неудачно. Выехавшие на рекогносцировку командиры попали под огонь замаскированных пулеметов и с трудом вышли из зоны обстрела. Дальше случилось еще худшее: первый батальон Белорецкого полка с криками: "Даешь железную дорогу!", несмотря на запреты командиров, поднялся в атаку раньше времени. Белые подпустили белоречан почти вплотную и стали косить из полудюжины пулеметов, а потом бросили в контратаку чехов. Рабочие, из которых в основном состоял батальон, растерялись и залегли, открыв беспорядочную стрельбу, а потом без боя кинулись назад. Командир роты Творогов был убит, другой ротный, Уткин, пытался задержать отступавших, но был ранен и, чтобы не попасть в плен, застрелился. Противник оседлал высоту и начал обстрел района Алаторки, где скопились беженцы и повозки с ранеными.

Наверное, бой мог закончиться нашим разгромом, если бы Иван Каширин и Пирожников не бросили навстречу отступавшим резервный батальон.

– Назад! – кричал бежавший в цепи Пирожников. – Назад, стойте! Кого испугались, белую сволочь! Вперед, на Иглино!

Издалека казалось, будто два потока, мчащиеся навстречу друг другу, столкнулись, образовали водоворот, но вдруг этот поток с удвоенной мощью помчался назад, к станции.

Только что отступавшие рабочие, охваченные злобой на себя и ненавистью к врагу, с новой силой ударили по Иглино. К бою подключились резервные отряды и даже нестроевики.

Если бы не наступила ночь, мы добили бы белых окончательно. Люди с нетерпением ждали утра, но, когда рассвело, стало ясно, что враг боя не принимает: спешно грузясь в эшелоны, он отступал. Верхнеуральцы вошли в Иглино без единого выстрела.

Но нужно было еще занять станцию Шакша, а главное – отбить у белогвардейцев железнодорожный мост: противник держался за переправу, отражая одну атаку за другой. А тем временем наши отряды уже вышли к железнодорожной насыпи и начали разрушать полотно, валить телеграфные столбы. Такая важная для белых линия Казань – Симбирск – Самара была перерезана!

Бой все продолжался и приносил новые неожиданности, радостные и трагические. Внезапно к занятой нами деревне Колтыманово подъехала сотня подвод с людьми. Собрались было открыть огонь, но кто-то вдруг крикнул:

– Погодь, ребята! Это ж никак богоявленцы!

Но это были белые. Пока судили да рядили, "богоявленцы" атаковали, наша застава стала отходить, оставив прикрывать пулеметчика Ефима Кручинина и бойца Шестакова. Потом мне рассказали, что Ефим был старым солдатом, сибиряком, проведшим в окопах германской три года. Понимая, что прорвавшиеся белые могут ударить на Михайловское, где находился штаб главкома, госпиталь, обозы беженцев, он решил отстреливаться до последнего патрона, а своему помощнику приказал:

– Ежели боишься – беги к своим!

Но Шестаков остался и подавал Кручинину патроны. Ефим несколько раз делал вид, что патроны у него кончились, и белые поднимались во весь рост, но тут же падали, скошенные свинцовым лезвием, правленным еще на германской. Когда Шестаков подал ему последнюю коробку патронов, Ефим приказал:

– Беги, паря! Теперь я один управлюсь…

Шестаков уговаривал Ефима вместе, хоронясь за стогами сена, добежать до леса, а там – к своим, но Кручинин молча короткими очередями бил по белым. Шестаков не дождался ответа и, плача, побежал к лесу.

И вдруг пулемет захлебнулся – перекосило патрон.

– Бей его! – это кричали подбегавшие со всех сторон белые.

Кручинин понял: первое, что они сделают – захватят пулемет, и поэтому метнулся в сторону. Так и случилось: сразу несколько беляков бросились к "максиму", и тогда Ефим швырнул в копошащуюся свору гранату.