За боем бой

Прошел слух, что императору удалось бежать из дома тобольского губернатора, где он содержался под стражей, но потом выяснилось, что слухи недостоверны. В конце января большевистская газета сообщила о разгроме Дутова. Надо честно сказать, что "Уральский рабочий" по сравнению с другими газетами писал о событиях, может быть, чересчур прямолинейно, но зато без тумана и охов.

Потом с яростью мы читали о немецком наступлении – об унизительных переговорах большевистской делегации в Брест-Литовске. Однажды к нам ввалился Боровский и стал кричать о том, что такого позорного мира Россия не знала со времен татарщины, что после такого мира каждый честный офицер должен пустить себе пулю в лоб!

– Предлагаете массовое самоубийство? Весь российский офицерский корпус стреляется в один день? Красиво! Начинайте…

Эти слова сказал Павлищев и протянул Боровскому револьвер. Тот посмотрел на нас, схватил оружие и, если бы я не повис у него на руке, непременно выстрелил бы себе в висок.

– Проспитесь, капитан! – морщась, сказал Павлищев, но, по-моему, решительность Боровского его смутила.

Капитан уснул на моей постели. И просто не верилось, что этот всхлипывающий во сне молодой человек мог час назад разворотить себе выстрелом череп.

А Иван Степанович раздраженно ходил по номеру и объяснял:

– Брест – это, конечно, позор! Но, помилуйте, Андрей, другого выхода не было: старая армия разваливалась, боеприпасов нет… Для того чтобы выгнать немцев, нужна армия. Армия, а не наспех слепленные отряды! Но вот что меня утешает: в том, как большевики говорят о Брестском мире, я чувствую сожаление! Им стыдно за такой мир, вынужденный, позорный… Это значит, без армии они никуда не денутся, а если нужна армия – нужны офицеры. Без нас большевикам не обойтись!

– Значит, Иван Степанович, если большевики вас примут, вы к ним пойдете?

– Если пригласят – пойду!

– Обязательно пригласят – тридцать тысяч курьеров пришлют! – оторвал голову от подушки проснувшийся Боровский.

– Юмор самоубийцы! – холодно отозвался Павлищев и вышел из номера.

– Обиделся! – вздохнул капитан. – Зря! Я тоже пойду к ним.

Через несколько дней Иван Степанович вернулся из города, молча протянул мне холодный с мороза лист газеты и присел рядом. В газете было сообщение большевиков о привлечении военных специалистов к сотрудничеству.

– Я был у Голощекина, – объяснил Павлищев. – Большевики хотят печатать в газетах списки офицеров, подавших заявление. И если не будет возражений со стороны рабочих и нижних чинов – заключать с ними договоры.

– Позвольте, нельзя начинать службу с недоверия! Мало ли кто может обо мне наплести всякой чепухи?

– Вы чувствуете за собой какую-нибудь вину?

– Нет. Но… А Вы решили твердо?

– Да, пока мне с большевиками по пути. А там будет видно.

– Я могу немного подумать?

– Да – сутки…

Сутки я лежал на кровати, смотрел на лепной потолок и размышлял: "Что у меня отняли большевики? Ничего. Это у Боровского – тесть фабрикант, и то капитан не очень нервничает. Павлищев всю жизнь положил на то, чтобы он, сын коллежского регистратора, какого-то там Акакия Акакиевича, стал подполковником. А теперь Иван Степанович плюет на свое прошлое и готов идти к большевикам. Ведь их лозунг "Социалистическое отечество в опасности!" означает и "Россия в опасности!"

Наконец, еще в гимназии мы спорили о "грядущих гуннах". Как мне тогда нравился Брюсов!

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По еще не открытым Памирам,

На нас толпой озверелой*

Рухните с темных становий

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови…

_______________

* Так у А. Владимирцева. У В. Брюсова – "ордой опьянелой".

И вот они, одетые в рабочие блузы, в серые солдатские шинели, пришли, пришли с винтовками! Пришли отворить жилы и выпустить черную застоявшуюся кровь… А мы испугались! Кстати, в газетах пишут, что Брюсов предложил свои услуги Советам…

Так я думал и постепенно понимал, что вся моя нерешительность, все метания – сродни самолюбованию. Я как бы говорю себе и окружающим: посмотрите – совсем молодой прапорщик, но он уже воевал, он знает цену жизни, сейчас он принимает важное для него и для Родины решение, не мешайте ему! И по тому, как иронически поглядывал на меня Павлищев, я понимал: он-то уж хорошо знает причину моего томления. Но вместо того, чтобы честно сказать о том, что уже решился идти вместе с ним, я из мальчишеской настырности продолжал строить многозначительную физиономию.

Я проснулся утром следующего дня и первое, что увидел, – черный глянцевый таракан, медленно, как броневик, ползущий по полу. Я поднял глаза и встретился взглядом с Павлищевым.

– Реликтовое насекомое, – сказал он. – Царства встают, рушатся, а он ползет себе и ползет. Таракан – ровесник динозавров, а знаете, прапорщик, почему выжил? В щелях умеет отсиживаться… Ваше решение? – без всякого перехода закончил подполковник.

– Иду с вами! – ответил я дрогнувшим голосом.

– Только не рыдайте слезами счастья и не бросайтесь мне на шею. Собирайтесь. Как вы думаете, Андрей Сергеевич, георгиевские кресты комиссара не смутят?