За борт!

— Вы сравниваете кетчуп с горчицей, — сказал Фосетт. — Говорю вам: если я встану и заявлю, что глава государства, вице-президент и два важнейших лидера конгресса загадочно исчезли и считаются мертвыми, народ придет в ярость. Да мне просто никто не поверит.

— Мы не можем умолчать о главном событии, — твердо сказал Мерсье. — Дуглас Оутс должен войти в Белый дом чистым, как свежий снег. Он не сможет склеить разбитое, если на него будут смотреть с сомнением и злобой.

— Оутс не политик. Он никогда не проявлял ни малейшего желания стать президентом.

— У него нет выбора, — сказал Мерсье. — Ему придется быть президентом до следующих выборов.

— Могут ли члены кабинета присутствовать при объявлении, чтобы поддержать меня?

— Нет, на это они не согласны.

— Итак, меня вынесут из города на брусе,[24] — с горечью сказал Фосетт. — Это общее решение?

— Вы преувеличиваете, — успокоил Мерсье. — Никто не собирается вываливать вас в смоле и перьях. Должность остается за вами. Даг Оутс хочет, чтобы вы остались главой штата Белого дома.

— И полгода спустя попросит меня подать в отставку.

— Никто не может ничего гарантировать.

— Хорошо, — сказал Фосетт дрожащим от гнева голосом. Он прошел мимо Мерсье и Лукаса. — Возвращайтесь к Оутсу и скажите, что его жертва готова к закланию.

Не оборачиваясь, он вышел из комнаты, прошагал по коридору, вошел в кабинет и принялся расхаживать по нему, кипя от гнева. Колеса бюрократии, сердито говорил он себе, готовы переехать меня. Он был в такой ярости, что даже не заметил, как в кабинет вошла Меган Блэр, секретарь президента.

— Мерси, я никогда не видела вас таким взвинченным! — ахнула она.

Фосетт обернулся и заставил себя улыбнуться.

— Просто жалуюсь стенам.

— Я тоже иногда так делаю, особенно когда наезжающая в гости племянница сводит меня с ума своими дисками с записями. Эта проклятая музыка гремит по всему дому.

— Я могу быть вам чем-нибудь полезен? — нетерпеливо спросил Фосетт.

— Кстати о жалобах, — ядовито сказала она. — Почему мне не сообщили, что президент вернулся с фермы?

— Должно быть, упустили…

Он замолчал и странно посмотрел на нее.

— Что вы сказали?

— Президент вернулся, а меня никто не предупредил.

На лице Фосетта появилось крайнее недоверие.

— Он в Нью-Мексико.

— Совершенно точно нет, — убежденно сказала Меган Блэр. — Сейчас он сидит за своим письменным столом. Отругал меня за то, что я припозднилась.

Меган была не из тех женщин, которые лгут как дышат. Фосетт посмотрел ей в глаза и понял: она говорит правду.

— С вами все в порядке?

Она удивленно смотрела на него, чуть наклонив голову.

Фосетт ничего не ответил. Он выскочил из кабинета и побежал по коридору. Навстречу ему попались Лукас и Мерсье, которые продолжали о чем-то говорить вполголоса. Они удивленно посмотрели на пробежавшего мимо Фосетта.

— За мной! — крикнул он через плечо, размахивая руками.

Лукас среагировал первым и побежал за Фосеттом, замыкал цепочку Мерсье.

Фосетт ворвался в Овальный кабинет и застыл, побелев.

Президент Соединенных Штатов взглянул на него и улыбнулся.

— Доброе утро, Дэн. Готовы просмотреть мое расписание?

Менее чем в миле от них в безопасном кабинете на верхнем этаже русского посольства Алексей Луговой сидел перед экраном и читал расшифровку волн мозга президента. На дисплее мысли были представлены по-английски, а рядом принтер уже печатал перевод на русский язык.

Луговой отпил глоток крепкого черного кофе и встал, не отрывая взгляда от зеленых букв на экране. И самодовольно поднял брови.

С большого расстояния мозг президента передавал ему каждую мысль, речевые образцы и даже слова, произнесенные другими и поступившие в память.

Вторая стадия эксперимента „Гекльберри Финн“ завершилась полным успехом.

Луговой решил подождать еще несколько дней, прежде чем перейти к заключительному и самому главному этапу. Если все пройдет хорошо, его проект (был он уверен) продолжат люди из Кремля. И тогда генеральный секретарь компартии Антонов, а не президент будет определять политику Соединенных Штатов.

Глава 50

Когда расплавленное солнце ушло под западный берег Эгейского моря, корабль миновал Дарданеллы и двинулся сквозь лабиринт греческих островов. По поверхности катились мягкие двухфутовые волны, с Африканского побережья на юге дул горячий ветер.

Вскоре с неба исчез оранжевый цвет, а с моря — голубой; небо и море скрылись за сплошной завесой черноты. Луна еще не взошла; светили только звезды да навигационный маяк на острове Лесбос. Джеймс Мангай, капитан 540-футового грузового корабля „Венеция“, стоял на мостике, не сводя глаз с носа судна.

Время от времени он бросал взгляд на экран радара и в иллюминатор рубки, довольный тем, что на море нет других кораблей.

Одесса, порт на Черном море, остался во многих морских милях позади, но капитан беспокоился.

Впрочем, теперь ему дышалось легче. Русские мало на что посмеют решиться в греческих водах.

„Венеция“ шла порожняком — ее единственным грузом было золото, отправленное мадам Бугенвиль советским правительством, — и потому сидела в воде высоко.