За бортом по своей воле

Наконец-то, приемник на горизонте! Мой друг Элизань и его второе «я» Фрейсине подарили мне чудесный батарейный радиоприемничек, который и сейчас, когда я пишу эти строки, стоит передо мной. Они заказали для него непромокаемый чехол из нейлона, закрывающий одновременно и телескопическую антенну. И сверх всего этого они вручили мне «кое-какие аптечные изделия из резины», чтобы сохранять в них от сырости кремнекислую соль: эта соль должна была мне пригодиться в том случае, если внутри приемника начнет конденсироваться влага.[44]

И наконец, я был удостоен высшей чести: в одно прекрасное утро мне вручили приглашение из Адмиралтейства. Там меня принял маленький живой человек, одетый во все белое, и под видом дружеской беседы устроил мне настоящий допрос с пристрастием. Он интересовался всем: моей целью, моими средствами, экзаменовал меня по морскому делу, в общем старался узнать как можно больше.

Если бы вы знали, адмирал, какую радость вы мне доставили в этот день! Ведь уже столько времени я мечтал о том, чтобы хоть кто-нибудь, наконец, захотел узнать правду!

В заключение этой дружеской, хоть и нелегкой для меня беседы адмирал сказал:

– Теперь мы поняли, чего вы хотите, и мы вам поможем.

До известной степени благодарен вам, адмирал: когда я потом встречал в море судно под испанским, английским, голландским или еще каким-нибудь флагом, я каждый раз ощущал себя частицей французского военно-морского флота. Вы дали мне свою личную штурманскую карту Атлантического океана, и вы были первым моряком, который предсказал мне успех. «Написанное остается»! Вы это знали, адмирал, когда написали на моей карте: «Вы победите».[45]

Но пора было отправляться в путь. Касабланка с каждым днем становилась мне все дороже, и я боялся, что скоро уже не смогу ее покинуть без душевной боли. Пятого октября я вылетел в Лас-Пальмас. До скорого свидания, Касабланка!

Самолет доставил меня на остров Тенерифе, а оттуда я приплыл в Лас-Пальмас. Здесь мне пришлось прождать пятнадцать нескончаемых дней, во время которых музыка, друзья, природа и спорт прилагали все усилия, чтобы меня удержать.

Музыка – это были концерты в театре.

Друзья – мои товарищи из яхт-клуба, старые знакомые с яхт «Маэва» и «Блуждающая нимфа», которые приплыли сюда, пока я отсутствовал. Как чудесна морская дружба! Я вспоминаю один вечер, когда на борту «Блуждающей нимфы» собралось десять яхтсменов, представлявших восемь наций: три англичанина, американец, итальянец, испанец, швейцарец, датчанин, голландец и француз.

Природа – это были увлекательные знакомства с Крус-де-Техеда и Агаэте под руководством двух великолепных проводников Кальмано и Кольяччо.

Спорт – это были веселые сборища вокруг бассейна. Здесь прелестная чемпионка Испании показывала свое несравненное искусство, а стремительный Буато-отец обгонял меня в заплывах на двести метров кролем.

«Берегись, Ален! – твердил я себе. – Если ты задержишься еще немного, ты уже не поплывешь никуда!»

Сколько раз эта мысль терзала меня по ночам, когда я лежал без сна. И в то же время я ничего не мог сделать: южный ветер не стихал. Пока он не изменится, бесполезно было даже говорить об отплытии. Что-то принесет мне новолуние?

Но вот, наконец, 18 октября ветер переменил направление, и отплытие было назначено на следующий день.

«ЧЕЛОВЕК СОЛЕНОЙ ВОДЫ» [46]

В это воскресенье 19 октября, кажется, установился благоприятный северо-северо-восточный ветер. Это и есть пассат, которого я ожидал с таким нетерпением.

Французская яхта выводит меня из порта. Мое отплытие окружено не только дружеской заботой, в которой я сейчас так нуждаюсь, но и атмосферой такого понимания, что у меня становится тепло на сердце.

Г-н Фарну, французский консул в Лас-Пальмасе, проводил меня до яхт-клуба. Сначала он хотел выйти в море на буксирующей яхте и попрощаться со мной в последний момент. Но мы оба слишком взволнованы. И вот, очевидно, боясь, что ему будет трудно сдержаться, он вдруг говорит мне почти сердито:

– Послушайте, я никуда дальше не пойду! Дайте я вас поцелую. И… не сердитесь: я не буду вас провожать.