За бортом по своей воле

В пятницу 31 октября записываю в дневник: «За ночь ветер, к счастью, немного окреп, и сейчас лодка снова движется. Надо мной пролетел великолепный „водяной стриж“. С вожделением вспоминая о его собрате, который попался на крючок в день моего рождения, я пытался поймать и этого, но, увы, без всякого успеха».

Вчера я провел восхитительный вечер: по радио передавали Седьмую симфонию Шуберта. Удивительное дело – все мое плавание проходит под знаком этой симфонии! Как правило, ее исполняют довольно редко, но за 65 дней, проведенных мною в океане, я слышал ее шесть раз.

Все-таки я неисправимый оптимист! В этот же день в дневнике появляется запись: «Начиная с субботы 22 ноября я уже могу увидеть землю».

В действительности я увидел землю и высадился на нее только 23 декабря, то есть на месяц позже. Но уже тогда я начал сомневаться в своих штурманских способностях. В четыре часа пополудни записываю:

«Навигация совсем не такое простое дело. Нужно все время учитывать это чертово склонение и вносить поправки, а на моей штурманской карте Атлантического океана склонение не указано. Все дело в том, что я не знаю, правильно ли я держу курс по компасу, действительно ли я плыву, отклоняясь к западу, или просто увеличилось отклонение стрелки компаса. В последнем случае я окажусь гораздо южнее, чем нужно. Точное определение широты могло бы разрешить мои сомнения, но скорость лодки так трудно измерить, что я практически не могу прокладывать предположительный курс. Я исхожу из того, что „Еретик“ проходит по восемьдесят миль в день (позднее я узнал, что это было совершенно бредовое предположение), но, должно быть, я плыву быстрее (а это был уже абсолютнейший бред), так что самое главное – держаться между 17 и 18° северной широты. Если я иду правильным курсом, завтра я достигну 20°20 северной широты. Какой чудный пассат! Я очевидно нахожусь на 26°40 западной долготы (в действительности это было не так: я находился на 18° западной долготы). Значит, мне остается пройти на запад еще 33°, или около 1700 миль. 1700–1800 миль, деленные на восемьдесят миль, которые я прохожу в день, дают двадцать два или двадцать три дня».

И ниже я прибавляю: «Если ветер продержится, так оно и будет. В сущности, как мореплаватель, я ничем не хуже Христофора Колумба».

Одиночество! В тот день, когда я сделал эту характерную запись, ты начало меня тревожить не на шутку. Я прекрасно понимаю разницу между одиночеством и изолированностью. В нормальных условиях я всегда могу покончить с изолированностью самым простым способом: достаточно выйти на улицу или позвонить по телефону, чтобы услышать голос друга. Изолированность существует лишь до тех пор, пока ты этого хочешь. Но одиночество! Полное одиночество невыносимо. Горе тому, кто одинок! Мне кажется, что одиночество наваливается на меня со всех сторон непомерное, бескрайное [так в книге], как океан, словно сердце мое вдруг стало центром притяжения для этого «ничто», которое тогда казалось мне «всем». Одиночество… В день отплытия из Лас-Пальмаса я думал, что могу с тобой справиться, что мне нужно только привыкнуть к твоему присутствию в лодке. Но я был слишком самонадеян! В действительности не я принес тебя с собой в океан – разве я или моя лодка могли тебя вместить?! Ты пришло само и овладело мной. Ничто не в силах разорвать кольцо одиночества; сделать это труднее, чем приблизиться к горизонту. Время от времени я начинаю громко говорить, чтобы услышать хотя бы свой голос, но от этого только чувствую себя еще более одиноким, терпящим бедствие в океане молчания.