За час до рассвета

— Смелей, Трубников. Бугрова в природе не существует. То был Метелин. С ним вы фабриковали листовки. Видите, мне многое известно. Ну, давайте его адрес — и вы свободны.

Василий поднял на офицера красные глаза, глухо, с присвистом, сказал:

— Я ничего не скажу.

Подойдя к окну, Рейнхельт забарабанил пальцами по стеклу. Главный вахмистр бросал ему в спину полные иронии взгляды: «Ну как, умная башка, поставил на колени? А ведь этот — не коммунист, его выгнали из партии как непригодного».

Гауптштурмфюрер вернулся к столу. Налил рюмку и стакан коньяку, приподняв рюмку, спросил:

— Хотите?

Василий судорожно вылил из стакана коньяк в рот, вытер губы рукавом. Темные пятна на лице побагровели, он часто задышал, глаза заблестели. Крякнув, с вожделением взглянул на недопитую бутылку. Перехватив его взгляд, Рейнхельт налил еще, пододвинул стакан.

— Спасибо за угощение, — отвернулся Трубников, — больше не могу: душа меру знает.

Рейнхельт вкрадчиво проговорил:

— Со смертью шутишь, Трубников. В доме вашей жены под фамилией Бугров скрывался Метелин. Я требовал самую малость: назвать адреса распространителей листовок. Теперь придется сказать, где Метелин.

«Ага! — подумал Василий. — Семен на свободе».

— Это последняя ваша возможность… или немедленно отправитесь в мир теней.

Не поднимая головы, Василий повторил:

— Я ничего не скажу.

Гауптштурмфюрер позвонил. В кабинете появились два дюжих верзилы. Одеты они были в черные мундиры с черепами и костями на рукавах.

— Не понимает моего языка, — мягко обратился Рейнхельт к молодчикам. — Может, с вами станет сговорчивей.

Приветливо махнув Василию рукой, он скрылся за обитой войлоком дверью, где помещалась комната отдыха.

— У нас мертвый заговорит!

Верзилы в черном шагнули к Василию. Один вывернул ему руки, другой саданул кулаком в солнечное сплетение. Охнув, Трубников свалился. Его подняли под мышки словно куль, набитый отрубями, поволокли из кабинета. Как только за ними захлопнулась дверь, вернулся Рейнхельт.

— Послушаем, что скажет милосердная сестра. Давайте ее, — приказал он главному вахмистру.

Ввели Полину Филипповну — медсестру из привокзального медпункта. Была она в разорванной кофточке, с синяком под левым глазом.

— Ирину Трубникову знаешь? — спросил Рейнхельт, не предложив ей сесть.

— Вместе работали.

— Кто к ней ходил?

— Больные железнодорожники. Чаще других кто посещал?

— Регистрационная книга у вас. В ней все обозначены.

— Из тех, кто не записывался?

— Как можно не записывать! Без надобности к нам не заходили. Как есть всех регистрировали.

— Что о ней вам известно?

— Ничего плохого. Доктор душевный.

— Пошла вон! — взревел Рейнхельт. — В третью ее!

□

Надежда Илларионовна, крестясь, вошла в кабинет. Рейнхельт внимательно осмотрел ее сухонькую фигурку, морщинистое лицо. «В чем только душа держится?» — удивился он.

— Когда последний раз видели Метелина? — глуша раздражение, спросил Рейнхельт.

Давно видела, — охотно ответила Надежда Илларионовна, — еще когда в городе вас, супостатов не было.

— Он — жених вашей дочери?

— Каждая мать мечтает о таком зяте.

— С кем дружили сыновья?

— На Урал эвакуировались их дружки. Теперь дома сидели: к нам — никто, мы — ни к кому…

— Или скажете, где Метелин, или уничтожим всю вашу семью с корнем.

Надежда Илларионовна пожевала губами:

— Уж как водится — не пощадите. О Семе я ничего плохого не скажу.

Офицер выразительно кивнул главному вахмистру, и тот вышел. Верзилы ввели избитого Василия. Волосы у него были мокрые — только что отливали водой, из носа сочилась кровь.

Главный вахмистр снова занял место за столом.

— Ой, что сделали, аспиды! — ужаснулась мать. — Васенька! — И кинулась к нему: — Сынок мой!

Один из молодчиков швырнул ее к стене. Поднимаясь с пола и зажав ладонью разбитые губы, Надежда Илларионовна с ненавистью глядела не на того, кто ее ударил, а на Рейнхельта — главного мучителя ее сына.

— Не сладко, Трубников? — спросил Рейнхельт. — Будет еще хуже. Себя губишь и мать не щадишь. Отвечай, где Метелин?

— Не знаю…

— Приступайте, — бросил Рейнхельт и поспешно скрылся за обитой дверью.

— Подойди сюда, волчица, — обратился главный вахмистр к Надежде Илларионовне. — Встань тут. Положи руку на стол. Так. Понятливая, — похвалил он. — Сейчас проведем маленький опыт, — и ударил кулаком по большому пальцу старухи.

Она не поморщилась. Главный вахмистр достал из ящика стола небольшой молоток с железной ручкой, улыбаясь, обратился к Василию:

— Такая штучка легко дробит кости. Верьте мне, вашей матушке будет очень больно. Скажите, что требуется, и я оставлю ее в покое.

Василий поймал суровый взгляд матери. В нем он прочел: «Молчи».

Эсэсовец поднял молоток:

— Отвечай!.. Иначе я сделаю с нею такое, что тебе во сне не снилось. Ну, говори!

Он ждал слов. Ждал терпеливо. И не дождался. Треснула кость, палец расплющился. Стол обагрился кровью. Василий рванулся к палачу. Двое верзил схватили его за руки, удержали. Надежда Илларионовна сдавленно ахнула и плюнула в лицо мучителю.

— Не поверю, — крикнула она. — Женщины таких не рожают!

Эсэсовец достал платок, спокойно вытер лицо.