За час до рассвета

— Товарищи! Связь с фронтом налажена. Можете быть уверены, что наши летчики сбросят вам груз с предельной точностью…

От радостных возгласов запрыгало, закоптило пламя в фонарях.

В трудный час

С высоты девятиэтажных каменных корпусов — от них оставались лишь одни каркасы — группа Юзефа наблюдала за небом, на фоне которого мрачными утесами дыбились разбитые каменные громады. То слева, то справа изредка ухали орудийные залпы. Высокие зарева пожаров освещали небо, а внизу, среди развалин, пробиваясь сквозь черные клубы дыма, словно из кратеров вулканов, поднималось багровое пламя.

Бесшумно скользили лучи прожекторов. На востоке, около Праги, гроздьями рассыпались и подолгу мерцали созвездия ракет. К северу в полнеба тускло полыхали красноватые отблески сражения на Висле. Неверный багровый свет далеко раздвинул безлунную сентябрьскую ночь.

Минуя Варшаву, оглашая рокочущим гулом ее окраины, шли на запад тяжелые советские бомбардировщики.

И вдруг десятки самолетов пошли к Варшаве! Когда я услышал их приближение, мне показалось, что воздух вокруг наполнен шумом бесчисленных винтов.

Яростно затявкали автоматические немецкие зенитки. Вокруг стоял грохот от сплошных разрывов.

Я стал всматриваться в ночную темень. Верно! Вот прожектор выхватил из темноты штурмовик «Ил-2», второй, третий… Они на бреющем полете охраняли небо осажденной Варшавы.

И вот в небе возникла новая волна самолетов, на этот раз невидимых и еле слышных «кукурузников», которые сбросили парашюты с драгоценным грузом — оружием, продовольствием, медикаментами.

Парашюты неслись к нам вниз, то вспыхивая в лучах разрывов, то пропадая во мраке. Их было не менее пятидесяти. За этими последовала новая партия грузов.

— Да-а… — улыбаясь, протянул майор Сенк. — Хорошо! Вот это помощь, товарищ капитан… — Он оглядел меня с ног до головы. — Ты теперь настоящий поляк! В этом костюме тебя от миллиона варшавян не отличишь.

После известия о том, что Бур-Комаровский собирается схватить советских десантников, я ушел в подполье и действовал нелегально.

Помрачнев и подойдя к краю чердачного настила, Сенк добавил:

— Миллиона?.. Нет, конечно. Может, осталось полмиллиона, да и то вряд ли… А до войны здесь было полтора миллиона. Посмотрите вниз. Под этими камнями лежат тысячи трупов. А сколько еще Польша потеряет людей?!

Сенк, этот железный человек, вдруг скрипнул зубами, повернулся и, тяжело ступая, пошел к лестнице.

…На рассвете меня разбудил веселый голос неунывающего Юзефа. Он распоряжался раздачей сухарей и консервов волонтерам в соседнем подвале. Я встал, отряхнул подаренное им, насквозь пропыленное пальто, надел шляпу. Потом посмотрел на спящего Дмитрия. На его щеках пробивался румянец, но дышал он как-то странно.

Сам я в медицине ничего не смыслю. Неужели Дмитрию стало хуже? Нет, лицо спокойное… Наверно, он просто крепко спит, выздоравливает… Так ли это? Врач сказал, что главное — сон, запретил Дмитрия тревожить, а я его уже в третий раз сегодня переношу из подвала в подвал.

…Юзеф вздрогнул, когда я окликнул его.

— Ох, это вы, товарищ капитан!..

— Сколько подобрали?

— Сто сорок мешков, но много все-таки попало к Буру.

— А населению сколько передали?

— Шестьдесят с продовольствием.

К нам подошел Адам, командир одного из подразделений Армии Людовой, широкоплечий, бородатый гигант лет тридцати. Улыбаясь в бороду, окинул меня внимательным взглядом и подал мне руку.

— Ты, Юзеф, не очень-то раскошеливайся! — сказал он. — Экономить нужно.

— Ничего! — ответил тот бодро. — Гитлер за шесть лет хорошо научил меня экономить. Я, например, работал по канализации, получал двадцать злотых… Чего смеетесь? Хватало выкупить продукты по карточкам.

— А что ты получал по карточкам?

— О! Столько, что и домой не дотащишь. Двести граммов эрзац-хлеба на день и двести граммов сахара на месяц.

— И правда, что не дотащишь! — вставил Адам. — По дороге съешь и домой голодным придешь.

— А я всегда домой приносил, — вздохнув, вмешался Хожинский, — ребенка берег…

В подвал вдруг проник слабый утренний свет: кто-то с улицы оттащил от окна мешок с песком.

— Панове, швабы шевелятся! — вместе с холодным ветром ворвался в подвал тревожный возглас. — Все на баррикаду!

Повстанцы поспешно оставили подвал.

— Вы тоже с нами? — спросил меня Адам, увидев, что я с трудом поднимаю Дмитрия. — Давайте вдвоем!

Мы подняли Дмитрия и, по возможности бережно, перетащили в безопасный подвал.

Уходя на баррикаду, Адам попросил меня записать ему несколько куплетов песни «В чистом поле, поле под ракитой…»

— «В чистом поле, поле под ракитой…» — пропел он звучным, приятным голосом.

Дверь за ним захлопнулась. Еле слышно донеслись слова: «Где клубится по ночам туман…»

Я ходил по темному подвалу из угла в угол. Дмитрий лежал молча, стиснув зубы.

Вскоре пришла медсестра. В руках у нее была немецкая фляга. Гордо улыбаясь, она искоса взглянула на меня и сказала:

— Почти полная… Майор Сенк дал мне тысячу злотых: вздорожала вода! А стоять в очереди нам, военным, некогда. У спекулянтов покупаем.