За черным соболем

Денгур - это лук с острой стрелой, имеющей зазубренный железный наконечник, который охотники Севера настораживали на звериных тропах. Пройдет какое-нибудь животное, заденет тонкую нить, протянутую поперек тропы, и спустит натянутый лук со стрелой. В зависимости от того, на какого зверя настраивался денгур - на высокого или низкого, стрелу нацеливают так, чтобы она попадала в убойное место. Раненый зверь пройдет со стрелой некоторое расстояние, потом заляжет и скончается от потери крови. Охотник найдет его по следу, когда пойдет проверять свои ловушки. Судя по размерам стрелы, Софронов налетел на денгур, поставленный на кабаргу.

Миниатюрным самострелом до сих пор еще добывали охотники соболя.

На крупного зверя, вплоть до медведя и сохатого, ставят проволочные петли. Все эти способы охоты запрещенные- браконьерские, но ими еще пользуются в глухих таежных местах. Жертвой денгура оказался и Софронов.

- Пропала моя нога,- сказал он, покачизаясь от боли.- Пропал я теперь в тайге…

Я старался ободрить раненого товарища, успокоить, сказал, что не оставлю в беде.

Сбросив с плеч мешок, я срубил сухую тонкую елку и развел костер. Разогревшийся и вспотевший при ходьбе Софронов мог быстро замерзнуть без огня. Было уже темно. При свете огня я попытался извлечь стрелу из ноги, но как только прикасался руками до древка. Софронов вскрикивал от боли и отталкивал мои руки. Что делать? Вытащить стрелу резким рывком? А что, если она вошла глубоко и своими острыми зазубринами перервет артерию или сухожилие?

Тем более, что я ничего не понимал в медицине и ни разу не сталкивался с ранениями!

Стрела, пробившая унты и штанину, не позволяла оголить ногу.

Оставить стрелу в ноге нельзя, ржавый наконечник может вызвать заражение крови, гангрену, а это в тайге - смерть. Кроме того, стрела мешает идти, даже не позволит мне нести его на спине, ибо будет задевать за ветки.

Софронов скрипел зубами от боли и что-то бормотал, наверное, ругал того охотника, который насторожил денгур.

Я достал бинт, приготовил жгут на случай сильного кровотечения, поставил кипятить воду. Пока делал эти приготовления, обдумывал: что мне предпринять? Стрелу надо было удалить во что бы то ни стало. Вырвать ее решительно, без предупреждения!

Когда я сказал об этом Софронову, он замотал головой:

- Нет, нет, не надо. Пускай пропадет нога!

Тогда я уговорил его, чтобы он позволил мне срезать древко, иначе нельзя забинтовать рану, а наконечник извлекут в больнице. Он согласился. Я попросил его лечь боком, достал охотничий нож и подошел к нему. Ощупывая стрелу, я крепко ухватился за древко у самого основания и резким движением вытащил ее из ноги охотника.

Признаюсь, это был варварский, но единственный правильный способ оказания помощи. Что иное я мог придумать, если вокруг глухая тайга, а я один? Не погибать же человеку только из-за того, что боль подавляла в нем разум!

Нечеловеческий вопль разнесся по заснеженному, застывшему лесу. Словно не было никакого ранения, Софронов вскочил на ноги, посмотрел на меня дикими вымученными от боли глазами.

Только увидев у меня в руках окровавленную стрелу с раздвоенным наконечником, он понял, что самое страшное и трудное миновало, и, придя немного в себя, снова опустился на снег.

Я быстро разул его, снял унты, чулки и, закатав до колена штанину, осмотрел рану. Стрела пробила икру правой ноги. Из черного отверстия текла пузырившаяся кровь. Я перевязал рану и осторожно натянул на ногу чулок и обувь.

- Теперь лежи и не шевелись. Ночевать будем здесь, а завтра увидим что делать дальше. Пойду рубить лапник под бок и таскать дрова.

Сухих деревьев вблизи не оказалось, да и найти в темноте их было трудновато. Пришлось всю ночь, не смыкая глаз, подтаскивать валежник и подбрасывать его в костер. Дрова были сырые, горели плохо, дымили, разбрасывали искры, и надо было все время следить, чтобы не загорелась одежда. Не спал и Софронов. Может быть, его беспокоила нога и вполне вероятно, что он не был уверен и боялся, как бы я его не оставил в тайге.

Утром Софронов попытался подняться, но тут же со стоном опустился на снег.

- Совсем ходить не могу,- пробормотал он.- Пришло время пропадать!

- Что ты! Брось думать об этом. Попьем сейчас чаю и я тебя повезу на лыжах.

Пришлось связать рядом его широкие лыжи. Нож и сыромятный ремешок были у меня под рукой, и с этим делом я справился быстро.

Посадив Софронова на лыжи, я взял на плечи мешки и потащил его к нашему лагерю, находившемуся, по моим расчетам, не далее чем в пятнадцати километрах.

По ровному месту идти было легко, но когда приходилось лезть в гору или спускаться, вот тогда начинались трудности, Софронов скатывался с лыж и зарывался в снег. В таких случаях мне приходилось нести его на себе. Я был уверен, что Авдеев, обеспокоенный нашим долгим отсутствием, вот-вот выйдет по нашему следу навстречу, и тогда вдвоем, на носилках, мы легко донесли бы пострадавшего до лагеря.

Но Авдеев не появлялся, и я продолжал нести раненого.