За черным соболем

Заболоченные пойменные леса и мари уступили место горным смешанным кедрово-широколиственным лесам. В.се чаще и чаще среди всхолмленного моря тайги стали появляться темные вершины корейских кедров. Это очень толстое дерево с ровным, как свеча, стволом поднималось до сорока метров в вышину. Ствол с красноватой корой только ближе к вершине давал отростки - сучья. От сибирского кедра корейский отличается многовершинностью и как бы подстриженной столообразной кроной. Кедр имеет легкую золотистую древесину хорошего качества. Темная хвоя с длинными иглами делает его мохнатым и сразу выделяет среди других древесных пород. Лесной великан-красавец!

Кое-где на кедрах еще виднелись золотистые шишки с орехами. Основная масса урожая была сбита ветрами, обобрана белками, но отдельные шишки могут держаться до весны.

Кедрово-широколиственные леса прежде всего поразили меня своим разнообразием: вперемежку с лиственницей, елью, осиной росли дубы, липа, пихта, черная береза и много других пород. Мощная древесная растительность становилась особенно разноликой по горным распадкам и ключам. Богат был и подлесок из кустарников: лещины, рододендрона, калины; он создавал дополнительные трудности для нашего продвижения. Местами мы с трудом, обдирая руки и лицо, продирались сквозь эту дикую смесь кустарников. Это было, пожалуй, тоже немаловажной особенностью кедрово-широколиственного леса. Царство тайги кончилось.

Когда мы выбирались в полосу более редкого леса или на мари, перед нами вырастала снежная гряда Буреинского хребта. Хребет тянулся с севера на юг, и его конусообразные вершины с полосами ветровального леса служили нам ориентирами. В зимние дни воздух отличался изумительной прозрачностью, и мы могли видеть сопки, отстоявшие от нас на семьдесят пять и на сто километров. Очертания их были столь ясными, что мы порой не доверяли своим глазам и ошибочно уменьшали расстояние.

С каждым днем мы одолевали десятка по два километров, а хребет все шел параллельно нашему пути. Но вот он, словно не желая выпустить нас из снежного плена, повернул с востока на запад, преграждая путь. Однако чем дальше, тем он становился менее величественным, сопки теряли остроту вершин, словно сглаживались, теряли свою крутизну и неприступность. Даже самые высокие вершины теперь не уходили в небесную синь. Интересно, что вместе со сменой восточносибирской флоры на маньчжурскую менялся и облик обитателей тайги. На смену согжою, белой куропатке, каменному глухарю пришли другие обитатели лесов.

То и дело на нашем пути попадались следы изюбрей, кабанов, колонков, а то и сибирской козы, которая любит в зимние снежные времена придерживаться дубового мелколесья, выдувов, где снег не такой глубокий. В отличие от европейского дуба здесь, на востоке, маньчжурский дуб и лещина не сбрасывают охристо-желтой листвы до самой весны, и козы ощипывают эти сухие, сморщенные листья.

В истоках Тырмы, как и предсказывал нам Логинов, соболей не оказалось, и мы, не отвлекаясь на обследование ельников, упорно продвигались вперед. Весна подгоняла нас: днем ослепительно сиявшее солнце начинало пригревать, и пригорки, пеньки и валежники начинали парить, а снег из мелкого становился крупнозернистым и по вечерам звонко похрустывал под ногами. Лес был полон таинственных шорохов, и я то и дело замечал в нем оживление. Постукивали более звонко, чем зимой, дятлы: маленькие серые и ярко окрашенные - большие. Уцепившись за кору, они старательно обрабатывали пораженные личинками деревья. С тонким, как писк комара, посвистыванием перелетали синицы-гаечки - серенькие пташки в палец величиной; ярко-красные клесты сновали в ельниках.

Лес просыпался от зимней спячки. День заметно прибавлялся, и мы в светлое время успевали проходить по двадцати и больше километров, хотя дорога была тяжелой. Собаки с нартами глубоко проваливались в снег, и мы попеременно прокладывали им дорогу. Чаще всего впереди шли Софронов и Авдеев на широких охотничьих лыжах, а я замыкал шествие. Они вернее держались нужного направления и находили проходы в чаще и среди буреломов.

По Тырме когда-то пролегала древняя тропа охотников, которой они выходили к Амуру. Мы решили держаться этого еле заметного пунктира, который облегчал нам задачу. Тропа шла через самую низкую седловину Буреинского хребта и далее на юг по реке Сагды-Бира до станции Бира.

Заплывшие затески на деревьях обозначали ее, и не будь со мной опытных таежников, я бы поминутно сбивался с тропы, так как в сущности ее и не было, а остались только обозначения, что здесь проходили люди десятки лет назад.

Однако Софронов, как и эвенки, что радовались «дороге» на мари, тоже звал ее «дорогой».

Ничего не поделаешь: кто к чему привык! Не знаю, чем именовал бы он тогда наше московское шоссе?

Авдееву эти места тоже были знакомы по дням его молодости, когда он охотился на Малом Хингане. Было это тридцать лет назад, но поскольку раз побывал в этих местах, он уже их знал в полном смысле этого слова.