За чертой

Глохнет ночь. Время к времени медленно лепится.
Глохнет улица, будто чужая,
идешь — никого не встречая…
Только одна еще вывеска светится.
Мимо шагающий буквы,
нарочно неловкие,
с трудом разбирает прохожий.
И улыбается понимающе
(словно поглаживая по головке)
«Клуб Молодежи».
…В подвале цветной полумрак,
у стен — в закоулках — целуясь, скучают вдвоем.
Играет оркестр, задыхаясь в истоме глухого оргазма,
блещет, как озеро, пола узорчатый лак,
и на нем —
корчатся в пляске, похожей на страстные спазмы.
Другие толпятся у бара,
из вычурных рюмок сосут, безразлично, густые ликеры…
Кому-то какая-то вдруг не понравилась пара —
а грязная капля на блещущем лаке —
шлепнулась грузно — обидой нарочной — бесстыдное слово.
И все оживились в предчувствии ссоры
иль драки…
В запале, в азарте,
как будто на старте —
как будто всю жизнь ничего не искали другого —
сцепились друг с другом…
Как по воде, разбежавшимся кругом,
расходится ярость. Взрывается дикая удаль —
всех захватило заразой угарной —
мальчишки ломают скамейки и стулья,
девчонки швыряются с визгом посудой,
даже на улице — гам разозленного добела улья!..
Свистки постовых все сверлящей и чаще,
в окнах виденья проснувшихся спящих,
машины пожарной
взвывает рожок.
Хлещут водой беспощадные шланги,
полиция крестит дубинами, как и по чем попадя,
обходя их и с тыла, и с фланга,
загоняя в тюремный возок…
И вот они рядом в участке сидят.
Потухли глаза, безразличны спокойные лица,
как будто им все — абсолютно — равно,
как будто вся жизнь только снится,
и видится мир сквозь закрытое паром окно.
Им показали с экрана живые картины,
всевозможные каждой судьбы обстоятельства —
— все пропасти и все вершины,
все героизмы и все предательства,
все пороки и все добродетели,
все соблазны и все отвращения —
— и равнодушные мира свидетели,
одного не находят в нем — самозабвения.
Сердца их сильнее не бьются,
и мысли живей не текут
оттого, что все девушки всем отдаются,
что служебные вещи за всех выполняют их труд.
Раз желать до безумия больше нечего —
мир приедается, хоть калечь его!
Инспектора, по привычке, глядят иронически-хмуро:
«Еще почти дети,
чего ж они встрели дуром
на этом свете?»
При них говорят о своем —
о зарплате, о повышениях,
об уменье с начальствами быть на короткой ноге,
о возможных волнениях
и, конечно, о том, что у всех теперь на языке…
А те — безразлично: мужчины и женщины —
слушают без внимания,
что на равнине открылись гигантские трещины,
что в городах угрожают обрушиться здания…
И, выражения лиц не меняя,
что-то как будто в зрачках на мгновенье мелькает
и тает…
Пробуждение или агония?..
О, Посейдония!