За чертой

12.

В обсерватории — как у постели больного —
собрались и, бессонные, ждут
конца рокового агонизирующих минут…
За кадраном привычно глаза следят,
руки привычный расчет ведут:
«…Смещение координат…»
— «Увеличение амплитуд… —
…Эпицентр в середине страны».
Если треснут базальты коры,
если в трещины воды войдут, —
всем и всему капут —
— только пепел и пена на гребне гигантской волны,
на атолл отдаленный шагающей, будто бы стадом слоны
в буйстве звериной весны…
Меры? Нет никаких мер.
Для поддающихся панике масс,
(но это тайна высоких сфер),
успокоительный пущен рассказ.
А кому невозможно не знать —
одно остается — ждать…
Принимая всерьез свой ученый собор,
старики залезают в абстрактный — как водится — спор
о природе и нравах гор.
Подкалывают цитатами друг друга,
выражаясь весьма деликатно: «Осмелюсь заметить,
что с севера и с юга…»
А молодому совсем не занятно —
надоели и эти большие дети,
и все вообще надоело на свете.
Наука давно оказалась не тем, что когда-то казалось:
бесконечен путь познавания,
значит — нет абсолютного знания,
а не абсолютным (какая малость!)
души не насытишь никак…
Полудикий шаман и вот этот ученый чудак,
что трещит о какой-то там горной породе,
оба невежды, хоть каждый в особом роде.
Настойка на козьем хвосте или сердце жабы
когда-то больным помогала
и теперь помогать могла бы,
если б наука людей не смущала.
Только вера (хотя бы в пустое)
лечит болезни, творит героев,
учит жизни и смерть побеждает,
с необъяснимым примиряет!
Но если в школах любому теперь прививают науку —
в душу не вложишь веру,
как нищему в открытую руку…
Мир из одной переходит в другую эру,
иначе звучать начинает все та же Вселенной Симфония,
Но ее не услышишь ты,
о, Посейдония!

13.