За что?

— Вы верно добрая волшебница? Скажите! Да?

Она ласково, светло улыбнулась.

— Я напугала тебя, крошка. Прости! — также тихо ответила красавица… — Я возвращалась с бала, который давали мои близкие родственники… А ты малютка верно Воронская, поступления которой все ждали последнее время?

— Да, я Воронская, — произнесла я, все еще не отрывая глаз от ее очаровательного лица. — А вы, конечно, добрая волшебница? Ответьте же мне.

— Как ты попала сюда, на лестницу в этот поздний час? — спросила она меня вместо ответа.

Тогда я быстро, быстро рассказала ей все. И про мое поступление и про первый день в «тюрьме», и про злых девчонок, и про строгую Рабе, и про злющую Комиссариху, словом — про все, про все.

— Я хотела убежать отсюда! Да, да, убежать! — произнесла я, со злостью и вызовом глянула ей в лицо.

— Бедное дитя! Бедная взбалмошная головка! — проговорила белокурая красавица и мне показалось, что голос ее задрожал. — К счастью, Бог послал меня на твоем пути. Хорошо, что ты еще не дошла до дверей швейцарской.

— А что? — заинтересовалась я.

— А то бы тебе порядком досталось, потому что швейцар непременно отвел бы тебя к «maman».

— Ах! — вырвалось у меня из груди тяжелым вздохом, — значит и уйти отсюда нельзя?

— Нельзя! — эхом отозвалась она.

Мои нервы не выдержали и я зарыдала. Сквозь горькие всхлипывания передавала ей — моей белокурой красавице, как мне хорошо жилось дома, и как меня решили отдать в институт, и как тетя плакала, узнав об этом, и как тяжело мне самой здесь, как не хватает мне моей тети Лизы, «солнышка» моего, моей крестной Оли, Катишь и всех, всех…

Она слушала меня, давая мне выплакаться, и только нежно гладила мою взъерошенную головку.

Возбуждение мое разом прошло. Нервы опустились. Сладкая истома охватила все мои члены. Благодетельный сон подкрался ко мне.

— Ты хочешь спать, детка? — произнесли у самого моего уха румяные свежие губы. — хочешь, я отнесу тебя на постель?

— Хочу. — прошептала я, улыбаясь, — Отнесите меня, но прежде все-таки скажите: вы добрая волшебница или нет?

— Нет, нет! Я не волшебница!

— А я вас увижу еще раз — допытывалась я. — Я не могу, чтобы вас не видеть! Вы такая добрая! — и я потянулась губам к ее щекам.

— Тс! Тс! — лукаво улыбнувшись и погрозив мне пальцем, произнесла она. — Мы увидимся и очень скоро! Ты счастлива?

— Ужасно! — сонным голосом произнесла я.

В ту же минуту две нежные, но сильные руки подняли меня в воздух и понесли меня куда-то осторожно, как самую дорогую, хрупкую ношу.

ГЛАВА V Снова маленькие мучительницы. — Отказ. — Волшебное превращение

Dors, dors, mon entant,
Jusqu'à l'àge de quinze ans,
Quand quinze ans seront passés
Il faudra te marier![3]

Отвратительное ощущение чего-то холодного мокрого, противного, как лягушка, заставляет меня быстро вскочить с постели и открыть глаза.

Как я крепко спала, однако! Боже мой, как крепко!

Передо мною толпа девочек, веселых, смеющихся, шаловливых.

Впереди всех Мендельша с огромной кружкой в руках. На кружке золочеными буквами выписано: «На память из Гапсаля», a из кружки льется холодная струя воды, льется прямо мне на шею и на плечо. «Стрекоза», она же и Маруся Рант, стоит подле и приговаривает тоненьким-претоненьким голоском слова из неизвестной мне французской песенки.

— Как вы смеете? Кто вам позволил! — исполненная негодования, накидываюсь я на девочек.

— Ах! ты еще бранишься! Mesdam'очки! Вот неблагодарная! Она еще бранится! Мы разбудили, она звонка не слышала, по доброте услужили, a она… Да после того тебя проучить следовало бы хорошенько!

И ненавистное лицо Колибри и ее кривящийся рот предстали передо мною.

— Проучить! Проучить хорошенько! — слышится со всех сторон.

— A вот что мы сделаем! Так как она злится за то, что ей не дали спать и разбудили, то мы ей и не дадим подняться. Хватайте, mesdam'очки, ее вещи и унесите подальше, пускай остается в постели в одной сорочке до второго звонка.

И прежде, чем я успела предпринять что-либо, толстушка Додо хватает мои чулки и несется с ними по дортуару, a за нею Стрекоза летит с моею нижнею юбкою, размахивая ей во все стороны. Сладом за ними, дикими скачками, скачет тяжеловесная Мендельша с моим матросским костюмом в руках. И, наконец, неуклюжая рябая Беклешова, схватив в каждую руку по моему ботинку, тоже улепетывает во все лопатки от моей постели. Дорина ничего не несет: она стоить на пустом табурете, на котором до этой минуты лежало мое аккуратно сложенное белье, и смотрит на меня… Ужасно смотрит! Ее черные глаза так и пронзают меня иглами насквозь… О-о! Как я ненавижу эти черные глаза, этот горящий насмешкою взгляд, все это лицо криворотой красавицы! Бррр, как ненавижу!..

Но мне некогда предаваться охватившему меня порыву ненависти: надо спасать свои вещи, обязательно спасать.