За чужие грехи

Ангелина уже было, открыла рот, чтобы произнести ругательства в адрес сестры, но осеклась. Она знала, что это ничего не даст, а сделает только хуже. Слово за слово и они вообще разговаривать перестанут, как бывало не раз за те годы, которые они прожили вместе. Впрочем, нет, не так. За последние несколько лет. С тех пор, как на пороге их с Леонидом квартиры появилась тринадцатилетняя Юля с сумкой в руках и сказала, что больше не может оставаться дома. Ангелина не знала подробностей, но вариантов было два — либо Машу действительно выгнали, либо она сама ушла, измученная скандалами, которые не прекратились и после развода.

Ангелину это не волновало, она вздохнула облегченно, уехав с мужем в его родной город, и прекрасно понимала Машу, но только в этом. Она помнила сестру совсем другой, до отъезда — хрупкой тоненькой девочкой, носившей очки, учившейся играть на фортепиано, нервной и истеричной, но все же совсем другой. А может быть, сестра так и осталась жить с родителями, а эта девушка была чужим человеком, выдававшим себя за нее?

Впрочем, и Ангелину саму, наверное, подменили. И Леонида. Вполне вероятно, что у каждого человека есть двойник, и однажды он вдруг приходит и занимает место оригинала, только так можно объяснить чудовищные перемены, которые порой происходят с людьми.

Ангелина скомкала листок с телефоном, но выбрасывать его не спешила, спрятала в карман пиджака, накинутого на плечи и забыла о нем.

— Ну и подходящую ты погоду выбрала для прогулок, — ворчал Миша, держа над Наташей зонт и перешагивая очередную глубокую, как океан, лужу, но все его старания все равно были тщетными — они оба промокли до нитки, и вода уже хлюпала в кроссовках.

— Другой не подвернулось, — вздохнула Наташа, цепляясь за его мокрую и скользкую руку. Так они доковыляли до не менее мокрой лавочки в парке, уселись на нее.

На асфальте лопались гигантские пузыри в лужах и дождливое серое небо становилось все темнее и темнее. По соленому вкусу на щеках, Наташа поняла, что слезы сами собой текут из глаз, но из-за дождя этого было незаметно.

— У тебя что-то случилось? — заботливо спросил Миша, снял очки и протер их курткой, — эх, черт, — посетовал он, — почему никто еще не делает очки с «дворниками»?

— У меня… ну сложно объяснить, — промямлила Наташа, — я поссорилась с Люсей, — она тут же пожалела, что сказала это и решила увести разговор с опасной темы, — а ты не знаешь, чем болеет Таня?

— Я не знаю… — пробормотал Миша, — а она болеет?

— Ты ей не звонил? — изумилась Наташа, прикусила губу и помолчала немного, ей все это вдруг показалось очень странным. Ей хотелось сказать «но вы же такие хорошие друзья», но она думала совсем другое «но она же тебе нравится, разве тебя совсем не интересует то, что с ней?» Эти слова так и рвались наружу, но она держалась.

— Нет, — покачал головой Миша, — ну я потом позвоню… Обязательно… — он словно отчитывался за совершенный проступок, раскаивался, но ему, похоже, было все равно. Тогда Наташа решила, что ошибалась и Миша влюблен в Люсю. Это представлялось ей возможным с большим трудом. Как можно любить ее маленькую, злую и замкнутую в себе сестру? Нет, это невозможно. Но нужно было проверить, ведь если это так, Миша мог бы помочь им помириться, а заодно ободрить младшенькую.

— Но… тебе же нравится Таня, — все-таки озвучила Наташа, — тебя совсем не волнует что с ней?

— Она всего лишь мой друг! — возразил Миша, засмущавшись и если бы ни дождь и холод, он обязательно покраснел бы, — мне она не нравится… Мне…

— Кто-то другой? — прошептала удивленная Наташа. Неужели Люся?

— Да… — подтвердил Миша, отвернулся и посмотрел в другую сторону, стараясь спрятать свой взгляд где-то в серебристой пелене дождя, — Наташа… мне ты нравишься, и уже давно.

Наташу словно снова ударили по лицу, она даже подскочила на месте, отодвинулась в сторону и закрыла лицо руками. Ей вдруг стало до отвращения стыдно перед этим добрым и отзывчивым парнем, с которым они прожили, казалось бы, целую жизнь бок о бок, который всегда поддерживал их и помогал им вместе со своей матерью. Особенно, когда они с Люсей остались совсем одни, в тот тяжелый и страшный год. И теперь она должна была сказать ему правду, горькую, неприятную, жестокую.

— Прости меня, — шмыгнув носом, сказала Наташа, набираясь сил, — прости, пожалуйста… ты мне тоже просто друг. Очень хороший друг. Но… я… — ей почему-то вдруг вспомнились слова Люси, брошенные ей в след, — люблю другого человека. Прости меня.

И она, боясь, что он скажет что-то в ответ, вскочила с лавочки и бросилась прочь, наступая в лужи, ловя ртом ледяные капли, падающие с неба. Только на солидном расстоянии она позволила себе остановиться, обернуться и посмотреть на него.

Он встал, смотря ей в след, сначала еще держа зонт над своей головой, а потом медленно опустил его, и так и остался стоять, зачем-то держа его открытый, но уже такой ненужный в руках.

«Я люблю другого человека, — повторила про себя Наташа, — а он… любит ли он меня?…» И ей стало так больно, как было, наверное, только тогда, когда ей сказали, что их мама умерла.