За чужую свободу

Ночью у костра собрались офицеры. Бахтеев так был измучен, что лишь только лег, завернувшись в шинель, как заснул крепким сном. Настроение у всех было радостное. Все понимали, что сегодняшний день выигран; с минуты на минуту ждали прибытия новых армий – Бенигсена и Бернадотта. Но усталость одолевала всех. Скоро все улеглись спать.

К величайшему удивлению, на следующий день было тихо. Пронесся слух, что будто Наполеон предложил перемирие. Весь день, кстати, воскресный, прошел спокойно. Утомленные войска отдыхали.

После целого дня битвы Новиков словно оживился. Бахтеев тоже чувствовал себя вполне бодрым, и даже рука как будто переставала болеть.

К вечеру уже был получен приказ готовиться к бою…

С зарею все были на местах, а в семь часов обе армии бросились друг на друга с беспримерным ожесточением.

Но особенно отчаянный бой загорелся в центре французского расположения. С невысокого холма сам Наполеон наблюдал за этим боем; вид неподвижной фигуры в треуголке, казалось, удесятерял силы его солдат. Железной стеной стоял корпус Виктора. И колонна за колонной союзников бросалась в атаку в штыки. Едва успевали французы отбить одну колонну, как на смену ей являлась другая. Французская артиллерия встречала атакующих чугунным градом гранат и картечи, скашивала целые ряды, но на месте их вырастали другие. Десять раз ходили русские в штыки, и десять раз их опрокидывали назад. И по всему фронту гремели не умолкая пушки и трещали ружейные выстрелы, пока не раскалились пушки и ружейные стволы не стали жечь рук, так что уже не было возможности продолжать стрелять.

Тогда по всему фронту закипел рукопашный бой. Несмотря на подавляющее превосходство в силах, союзники не имели видимого перевеса.

Но вот свежий саксонский корпус, стоявший на левом крыле французов, с почти еще не стрелявшими орудиями, зашевелился и быстро двинулся вперед.

– Какая отвага! – воскликнул Наполеон, заметивший их движение. – Они достойны своего короля!

Он продолжал следить за их движением, и вдруг произошло что-то необъяснимое. Саксонская пехота уже скрывалась за холмом, а въехавшие на холм орудия повернули жерла на французские полки. Еще мгновение – раздался гул, и огненная картечь внесла смятение и смерть в ряды французов…

– А! – только коротко произнес император.

Кто-то подставил ему складной стул, и он тяжело опустился на него около потухающего костра. Сражение утихало, и странная мертвая тишина спустилась на поле кровавой битвы. И зловещее, и сказочное зрелище представляло это поле. Словно могущественный чародей заворожил отважных бойцов. Они спали! Спали лежа, спали, прислонившись к пушкам, сидя на повозках, верхом на лошадях, спали лошади в артиллерийских запряжках…

Это было сонное царство рядом с царством мертвых…

Опустив на грудь голову, сидел император. Глаза его были закрыты. Спал он или находился в бессознательном состоянии?.. Ночь темнела. Приехавшие за приказанием маршалы и высшие генералы, не смея нарушить его покой, угрюмо и молча толпились у бивачных огней. Загорались звезды. Взошла луна. Наполеон очнулся и отдал последние распоряжения об отступлении. Ему подали лошадь, и, молчаливый и страшный, он поехал в Лейпциг в сопровождении своих маршалов, не решавшихся даже разговаривать между собой.

В Лейпциге ему было приготовлено помещение под вывеской» Прусский герб».

Союзники не победили ни в первый, ни во второй день боя, но они истощили на половину численности армию Наполеона, а сами получили подкрепление свыше ста тысяч свежих войск.

Наполеону оставалось одно – отступить с наименьшими потерями.

Кровавое зарево горело над Лейпцигом. Пылали окрестные селения и дома предместья, подожженные долетавшими сюда снарядами.

XV

Гремевшая с утра канонада затихла. Долго прислушивались напуганные горожане, но, ободренные тишиной, мало – помалу стали появляться на улицах.

По глухой и тесной улице, спускающейся на самый берег Эльстера, осторожно и боязливо пробиралась молодая девушка. Был уже поздний вечер, но на улице было почти светло. На берегу Эльстера пылал ряд домиков, а в небе стояло огромное зарево. Голова девушки была покрыта платком, наполовину закрывавшим ее лицо. В руках ее была маленькая корзина. Дойдя до крайнего, полуразрушенного дома, она остановилась и тихонько постучала в окно, на котором был наклеен вырезанный из бумаги башмак. Внутри тотчас послышался радостный лай, дверь открылась, и огромная собака одним прыжком очутилась возле девушки.

– Тише, тише, Рыцарь, – лаская собаку, произнесла девушка. Это была Герта.

В маленькой каморке, разделенной пополам рваной занавеской, ее встретил старый Готлиб.

Со времен Бунцлау он сильно одряхлел, но глаза его были ясны, и по – прежнему та же ласковость и доброта внутренним светом озаряли его лицо.

За занавеской слышался легкий храп. Это мирно спал их хозяин, старый башмачник Гебель. На деревянном столе, воткнутый в бутылку, горел сальный огарок.