За чужую свободу

– Бездействие вашего посредничества принесло много мне вреда. Вы находите для себя невыгодным ручаться за целость французских владений. Пусть будет так, но почему вы не объявили мне этого прежде? Если бы вы не заключили со мною союзного трактата, я, быть может, не пошел бы на Россию; если бы вы объяснились со мною откровенно, по возвращении моем оттуда я изменил бы свои предположения и мог бы избегнуть новой войны. Вы, вероятно, хотели истощить меня новыми усилиями…

По мере того, как Наполеон говорил, росло его раздражение. Меттерних попал в неудачную минуту. Напрасно он делал попытки вставить слово, Наполеон уже не слушал его. Он, видимо, терял власть над своими словами.

– Но победа увенчала мои усилия, – продолжал он, делая жест левой рукой, – уже мои неприятели готовы были признать свои ошибки… И вот вы внезапно вкрадываетесь между воюющими державами, предлагая мне свое посредничество, а моим врагам союз с вами. Без вашего бедственного вмешательства мы заключили бы уже мир! Но вы, под предлогом посредничества, сделали большие вооружения и, окончив их, хотите предписать мне условия мира!..

Под этим градом упреков Меттерних побледнел и, униженный, стоял, слегка наклонив голову, и в его душе росло чувство непримиримой злобы и ненависти. Так Наполеон не говорил с Австрией и после Ваграма. Если бы император остановился, если бы он дал возможность Меттерниху высказаться, быть может, корысть пересилила бы в душе Меттерниха чувство обиды, и Наполеон приобрел бы союзника; но, раздражаясь собственными словами, он все повышал голос и, казалось, не мог уже остановиться.

– Какие же до сих пор результаты перемирия? – продолжал он. – Мне только известно, что в Рейхенбахе заключены два трактата Англией с Россией и Пруссией. Говорят еще о третьем, но у вас там господин Стадион, и вы должны знать об этом лучше моего!

Имя Стадион Наполеон произнес с невыразимым презрением. Потом, помолчав, словно сделав над собою усилие, он продолжал несколько спокойнее:

– Сознайтесь, с тех пор, как вы взяли на себя посредничество, вы сделались моим неприятелем. Вы надеетесь, пользуясь моим затруднительным положением, вознаградить свои потери. Чего хотите вы?

Наконец-то император позволил говорить. Меттерних овладел собою и с достоинством ответил:

– Мой государь не желает ничего, кроме такого влияния, которое внушило бы правительствам Европы собственные его чувства умеренности и уважения к правам и неприкосновенности прочих государств. Австрия желает мира, обеспеченного союзом самостоятельных владений.

– Говорите ясней, – нахмурясь, произнес Наполеон. – Я предлагал вам Иллирию за то, чтобы вы остались нейтральными. Согласны ли вы на это?

Наступил критический момент разговора. Наполеон сам преложил то, чего хотел Франц, и, конечно, прибавил бы и еще что-нибудь. Одно слово – и войны нет. Но тогда какова же роль будет его – Меттерниха? Наполеон в праве будет сказать, что Меттерних до сих пор только интриговал и мешал, и вместо владетельного княжества его просто удалят. Желание получить больше, показать, чем именно ему будет обязан Наполеон, из каких грозных тисков он выводит Францию, увлекло Меттерниха дальше, чем он предполагал. Мгновенно обдумав все эти комбинации и приняв ставший относительно миролюбивым тон императора за признак слабости, ободрившийся и снова зазнавшийся Меттерних ответил:

– Уж мы не можем, государь, оставаться больше нейтральными; мы должны быть за вас или против вас.

Меттерних помолчал, ожидая, что Наполеон, поняв скрытую в его словах угрозу, сделает намек на новые компенсации и во всяком случае поймет, что перед ним не простой фельдъегерь, а полномочный посол. Но Наполеон хмуро молчал, продолжая пронизывающим взглядом глядеть в его лицо, и Меттерниху становилось неловко под этим взглядом. Однако он решил все же напугать императора грозной перспективой, ожидающей его.

– Мой государь, – продолжал Меттерних, – на стороне вашего величества, если вы соблаговолите оценить по достоинству желания союзников…

С каждым словом Меттерниху становилось труднее продолжать свою речь под этим тяжелым взглядом.

Но, чувствуя, что отступать уже нельзя, он быстро, избегая взгляда императора, продолжал:

– А именно – раздела герцогства Варшавского между Россией, Пруссией и Австрией, уступки Пруссии Данцига, освобождения ганзеатических городов, Гамбурга и Любека, расторжения Рейнского союза…

Короткое гневное восклицание прервало его слова. Он взглянул в лицо императора и не мог оторваться от него, словно увидел голову Медузы.