За чужую свободу

– Как! – начал император глухим, каким-то зловещим голосом. – Не только Иллирию, но еще Польшу, Любек, Гамбург и Бремен и уничтожение Рейнского союза! И вы говорите в духе умеренности! Вы говорите о вашем уважении к правам самостоятельных владений! А! Вы хотите получить всю Италию, Россия – Польшу, Швеция – Норвегию, Пруссия – Саксонию, Англия – Голландию и Бельгию! Вы надеетесь одним росчерком пера приобрести те крепости, которые покорил я столькими победами! Вы полагаете, что я предоставлю мою будущность сомнительному великодушию тех, кого я только что победил!

– Но, ваше величество, – стараясь овладеть собою, начал Меттерних, – силы союзников велики, Австрия тоже располагает…

Меттерних хотел сказать, что Австрия тоже располагает огромными силами, что эти силы могут быть предоставлены Наполеону и что Австрия не настаивает на своей свободе действий относительно союзников. Он хотел поправить свою опрометчивую угрозу, но было уже поздно. Наполеон увидел в его словах прямую угрозу и вызов.

Он побледнел, лицо его приняло страшное, словно безумное выражение, он сделал шаг вперед. Меттерних невольно отступил.

Стоявший в дальнем углу барон Фен, забытый императором и не замеченный Меттернихом, беспомощно оглянулся: уйти было некуда.

– Нет! – почти с бешенством воскликнул император. – Нет, говорю вам! Прежде вы будете принуждены набрать миллион солдат! Прольете лучшую кровь нескольких поколений и тогда, быть может, достигнете подошвы Монмартра!

Император уже кричал. Его гневный голос доносился до приемной, и там наступила глубокая тишина. Все эти короли, герцоги, принцы мгновенно замерли, как гиены, услышавшие рыканье льва.

А Наполеон продолжал:

– И как смеют мне делать такие неслыханно оскорбительные предложения, когда мои победоносные войска стоят у ворот Берлина и Бреславля, когда здесь я сам с трехсоттысячною армией! Австрия, не вступая в бой, не извлекая даже меча, смеет предлагать такие условия! И это предлагает мне мой тесть? Нет! Униженный престол Франции будет плохим убежищем для его дочери и внука!

Наполеон уже ходил по комнате крупными шагами.

– Вы не нужны мне, – продолжал он, – скажите императору, что союзного договора двенадцатого года больше не существует!

Затем, круто повернувшись, он остановился перед Меттернихом и, прямо глядя ему в лицо, медленно произнес:

– Сколько дала вам Англия, Меттерних, чтобы вы сделались моим врагом?

При этом неожиданном оскорблении вся кровь бросилась в лицо Меттерниха, и он, задыхаясь, мог только произнести:

– Ваше величество…

Наполеон повернулся, и из его рук упала шляпа.

Первым привычным движением Меттерниха было нагнуться и поднять ее. Но он сейчас же выпрямился и не поднял ее. Этот поступок наполнил его самодовольством. «Все равно, – мелькнуло в его голове, – все кончено». Это было чувство лакея, которого выгоняют и который грубит на прощание своему барину.

Вспышка погасла. Лицо императора приняло обычное выражение. Меттерних, желая хоть чем-нибудь уязвить Наполеона, сказал:

– Ваша армия очень храбра, ваше величество, но ведь это все дети. Я видел их… Им тяжела походная жизнь.

Наполеон быстро повернулся.

– Что вы понимаете, – с пренебрежением заметил он, – вы – не солдат. Жизнь своя и чужая не имеет значения на войне. Что значат эти триста тысяч. Пусть погибнут, на смену придут другие.

Меттерних уже совсем овладел собою. Вопрос был решен; он вернул себе свою находчивость и, сделав шаг к двери, насмешливо произнес:

– Позвольте, ваше величество, отворить двери и окна, чтобы вся Европа слышала вас.

Но Наполеон, погрузившись в задумчивость, не слушал его и молча начал ходить по кабинету. Меттерних ждал.

Наконец император остановился и совершенно спокойным голосом произнес:

– Можете уверить императора, что я охотно заключу мир, если Австрия поймет свою истинную пользу. Необходимо немедленно созвать конгресс. Поговорите об этом с герцогом Бассано. Ему известны мои намерения. Моя уступчивость Австрии идет дальше Иллирии.

Наполеон кивнул головой, и Меттерних с низким поклоном удалился. Мрачная задумчивость овладела императором. Он долго смотрел в окно. Обернувшись, он увидел Фена.

– А, – сказал он, – вы были здесь. Тем лучше, – и, помолчав, добавил: – я, кажется, сделал большую ошибку, Фен. Я приобрел смертельного врага, а было так легко купить друга…

Наполеон был прав. Меттерних вышел от него с глубокой ненавистью в душе. «Никакие конгрессы теперь не помогут. Это будет одна комедия, – думал Меттерних. – Война!»

XXVIII