За чужую свободу

Тяжелая мучительная работа происходила в душе князя. Со страшным напряжением памяти он восстанавливал прошлое. И чем дальше подвигалась эта работа, тем яснее и яснее он понимал все… И кипевшая обидой и гневом душа стихала, и ревнивое чувство сменялось сознанием беспомощности и безнадежности перед лицом судьбы… И вспыхивало страшное, забытое воспоминание. Мстительная тень встала из могилы и глядит ему в глаза и тихо шепчет: «Возмездие! Возмездие!.. «Это было тоже потерянное письмо. И его тоже нашел муж, молодой и ревнивый. И письмо не говорило о безнадежности, а было полно восторга осуществленных надежд. Была ночь, был сад, была такая же луна, и при свете ее молча, бешено, насмерть бились на шпагах оскорбленный муж и торжествующий любовник. Их было только двое, и одни вековые липы видели, как упал пораженный насмерть муж.

«Возмездие! Возмездие!» – шептал призрак… Бледное лицо молодого красавца с широко раскрытыми мертвыми глазами и насмешливой улыбкой грезилось в саду старому князю…

«Ты лжешь, – хотел крикнуть Никита Арсеньевич, – моя жена чиста, мои седины не поруганы. Я сам обманул себя. Холодный луч яркого зимнего солнца убьет неосторожный цветок. Я обманулся, но не обманут… Не торжествуй. Мои страдания – не твои страдания. И если бы ты воскрес, я бы снова убил тебя, потому что она любила меня и презирала тебя… Уйди! Если есть Бог, пусть судит Он…»

Резкий звонок прозвучал из кабинета князя. Раз, другой, уже нетерпеливо и властно. Заспанный камердинер прибежал запыхавшись.

– Вина, – коротко приказал князь.

Через несколько минут, изумленный неожиданным приказанием, лакей принес на подносе любимое князя рейнское и тонкий хрустальный бокал.

– Иди, ты больше не нужен, – сказал князь.

Тихо в саду, только шелестят листья. Выпрямившись во весь рост, стоял у окна старый князь. Теплый ветерок, нежный, как поцелуй, ласкал его седые кудри и обвевал разгоряченный лоб. Князь долго смотрел в окно, словно хотел насмотреться на эту тихую весеннюю ночь, манящую и ласковую, прекрасную и обманчивую, как неверная любовница.

Но вот откуда‑то, словно издалека, послышался не то вздох, не то стон. Князь насторожился. Еще мгновение, недвижимый воздух вздрогнул, поплыл благоуханными волнами и весь словно от земли до неба зазвучал сладкой до слез, мучительно блаженной песней. Князь прислонился к окну и замер. Прощание ли это с далекой молодостью? Или гимн освобожденной души, встретившей за гранью жизни свою осуществленную мечту? Казалось, никогда волшебная скрипка Гардера не бросала в очарованный мир таких блаженных звуков. Они говорили, говорили эти звуки на языке ангелов или богов. Казалось, одно мгновение, и откроется какая‑то сладостная тайна, и человек, понявший ее язык, станет равен богам. Это не листья шелестят в саду, это шелест ангельских крыл… К чему‑то бесконечно прекрасному зовут эти звуки, о чем‑то бесконечно чистом говорят они…

И долго после того, как замолкла волшебная песнь, неподвижно стоял князь Никита, и ему казалось, что эта песнь еще доносится слабым эхом с неба…

Потом с просветленным и торжественным лицом, с выражением решимости он подошел к своему столу…

XXXV

Первая услышала Герта тихий и жалобный вой Рыцаря, услышала сквозь легкий утренний сон и мгновенно проснулась. Она прислушалась. Вой доносился сверху. Это было так жутко и необычайно, что сердце Герты сжалось. Торопливо одевшись, она бросилась наверх. Весь дом еще спал. У дверей кабинета, опустив морду и хвост, вытянув шею, стоял Рыцарь. Узнав Герту, он слабо вильнул хвостом и, взглянув на нее, снова завыл. Герте стало страшно.

– Рыцарь, Рыцарь, – позвала она.

Но Рыцарь не трогался с места, смотря на нее умными, печальными глазами. Его вой уже услышал камердинер князя и прибежал, чтобы отогнать собаку. Увидев Герту, он остановился.

– Что такое, барышня? – спросил он.

Путая и коверкая слова, Герта кое‑как объяснила, что Рыцарь не хочет отходить от двери. Камердинер тихо постучал в дверь кабинета, но ответа не было. Тогда он осторожно открыл дверь и вошел. Герта прислушалась.

– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, – услышала она, и потом громкий испуганный возглас: – Господи, помилуй!

Из кабинета, бледный, весь дрожа, выскочил камердинер.

– Что? – спросила Герта.

Он замахал руками и быстро заговорил. Герта поняла немного, но почувствовала что‑то ужасное. Зная, что молодой князь на дежурстве и потому не ночует дома, она повторила несколько раз взволнованному камердинеру:

– Новиков, Новиков…

Он понял ее и побежал. Герта осталась одна, невольно дрожа, прижимая к себе Рыцаря. Через несколько минут появился Новиков. Он был очень бледен.

– Кажется, князю очень плохо, – обратился он к Герте. – Войдемте.

Герта вошла в кабинет вслед за Данилой Иванычем. Камердинер следовал сзади. Рыцарь, словно исполнил свой долг, позвав людей, перестал выть и растянулся у порога. Солнце уже взошло, и его яркий свет лился через незавешанное окно.