За чужую свободу

— Я бы мог, полагаясь на вашу верность и доблесть, еще вести войну за Луарой. Но я не хочу проливать новые потоки крови. Я ухожу в изгнание, как некогда Сципион в свое латернское убежище! Не тоскуйте о своем вожде и императоре, водившем вас к победе. У меня осталось святое дело, которому я посвящу остаток моей жизни. Это дело — записать для будущих веков ваши бессмертные подвиги! Слава вам! Слава живым, слава мертвым, стяжавшим себе бессмертие в лучшие дни в цветущих долинах Италии, в пылающих песках пирамид, на полях Иены и Ваграма, в снегах Москвы и павших и победивших в последней отчаянной борьбе при Монмирале и Шамп — Обере! Слава ваша не померкнет! Ваши подвиги возбудят восторг и удивление позднейшего потомства. Но, быть может, — пророчески воскликнул император, — настанет время, и раненый французский орел взмахнет своими крыльями и с башни на башню долетит до самых колоколен собора Парижской Божьей Матери. Пти, — обратился император к командиру роты, — я хочу прижать к сердцу императорского орла, символ свободы и победы, водившего вас к славе.

Выхватив из рук знаменосца знамя, капитан Пти подбежал к императору и, став на одно колено, наклонил знамя. На одно мгновение император прижал знамя к груди. Влажный блеск показался в его глазах. Потом он резко выпрямился, слегка отстранил от себя знамя и крикнул:

— Прощайте, дети!

В одно мгновение ряды гренадер расстроились; бросая ружья, они кинулись к своему вождю со знакомым кличем победы: «Да здравствует император!» По загорелым суровым лицам текли слезы… Гренадеры обнимали колени императора, целовали его руки и полы его серого сюртука, клянясь в верности и умоляя его вести их в бой.

Шувалов отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.

На бледном лице императора гордым торжеством горели увлаженные глаза.

Тихо в покоях Елисейского дворца, так тихо, словно дворец необитаем. И тихо, как в могиле, в большом царственном кабинете, где по мягкому пушистому ковру, нервно ломая руки, взад и вперед ходит высокий человек с усталым страдальческим лицом, с загадочными серыми глазами. Человек, достигший в глазах всех неслыханной высоты и величия, окруженный лестью всего мира, неограниченный распорядитель судеб десятков миллионов людей и обширнейшей в мире страны! Император таинственного и могучего Севера.

Кончена гигантская борьба. Великий и ненавистный соперник, тот, кто десять лет мешал ему спокойно спать, дышать, наслаждаться жизнью и царствовать, тот, кто вызывал из бездн его души призраки зависти, ненависти, страха, унижения, кто таинственно соединил в себе и представлении его мистической души все зло, которое по воле Провидения он должен был сокрушить, чтобы заслужить Божье милосердие, — этот загадочный человек, Цезарь и кондотьер, герой и преступник, — пал и больше не подымется! Мир освобожден от него. Тяжелый подвиг увенчан блистательным успехом. Слава сияет, как солнце… Отчего же так пусто вокруг и в душе? Отчего нет желанного покоя? Тайный ужас прокрадывается в душу. Ужас при мысли, что все было ошибкой, что подвиг совершен бесплодно, что все усилия, вся воля сотворили как раз противоположное тому, к чему он стремился… Его слава — призрак, ничтожество, бенгальские огни, а не истинное солнце! Настоящая слава — сила или нравственная, или материальная. Она ослепляет и устрашает. Она довлеет сама по себе.

А в чем его слава? В победах? Но их уже не признают или присваивают себе другие. Австрийский император говорит, что мир обязан спасением Австрии. Прусский король считает победу делом мужества пруссаков и гения Блюхера. Русская армия истощена двухлетними походами. Россия еще больше разорена. Она не страшна уже никому. Ему даже не хотят дать герцогства Варшавского! Это слава? Или слава в том, как уверяют льстивые придворные и поэты, что он дал свободу народам? Он знает, что это ложь! Он освободил престолы, но не народы. Людовик XVIII отказывается подписать конституцию и мечтает о режиме Людовика XIV. Уже теперь граф д'Артуа его именем одно за другим отнимает права народа, добытые кровью. Фридрих — Вильгельм хочет во всей полноте восстановить строй Фридриха Великого! Меттерних говорит, что «единственное право народа — это право повиноваться».

В чем же слава? Все напрасно, все бесплодно.

И снова те же мучительные мысли и та же жажда покоя, и бессонные ночи и слезы, и молитвы! Минутный праздник кончился. Потешные огни погасли. А впереди жизнь, быть может, долгая жизнь, ровная, блестящая, холодная, как ледяные пустыни Сибири…