За давностью лет

Мы сели к столу, я так и не отцеплялась от отца, украдкой бросая взгляды вокруг. Из чугунка Степанида ловко извлекла картофелины в мундире, положила перед каждым, потом сбегала в сенцы, принесла шмат сала и глиняный кувшин с молоком, разлила по плошкам. Детвора с чавканьем взялась за еду, особенно жадно хватая куски с салом. Было видно, что оно для них в редкость. Я, с трудом поборов брезгливость, отщипнула картофелину, а потом начала пить молоко, которое оказалось очень вкусным.

„Пей, пей на здоровье, — сказала Степанида, снова робко касаясь шершавой рукой моих волос. — Ишь какие мягонькие...»! — „Молоко вкусное, — сказала я вежливо, — спасибо”. — „Это спасибо тебе, Григорьич, — сказала хозяйка. — Ежели бы ты в зиму нам денег не послал, пришлось бы буренку со двора сводить. Снова бы им пухнуть с голоду..." — „Ерунда, — смущенно отмахнулся отец и вдруг спохватился: — Да я же ребятам сластей привез”.

Он извлек из чемоданчика, оставленного у порога, пакет с леденцами. Детвора с визгом накинулась на них.

„Не ешьте так, сейчас чай принесу", — прикрикнула на них Степанида, и действительно вскоре на столе появился самовар. „А где Федор твой?» — спросил отец, дуя в блюдечко. — „На заработки подался со стариками. — ответила хозяйка. — К севу вернутся". — „Передавай ему привет, — сказал отец, — и, если что надо, не стесняйтесь. Чем могу, помогу..."

Мы начали прощаться. Я несмело подошла к женщине, поднялась на цыпочки и коснулась губами ее щеки. Она поцеловала меня в лоб: „Не забывай нас, Александра!"

У ворот уже стояла повозка. Мужик, вернувшийся за нами по уговору, отвез нас на станцию. Весь обратный длинный путь отец рассказывал мою историю.

Его покойную жену тоже звали Сашенькой. Она страдала наследственной чахоткой, и ничто не могло ее спасти. Она угасла раннею весной, двадцати лет от роду. Отец с отчаяния не находил себе места. Вернувшись с поездки, он брал ружье и уходил далеко в лес. Охотился плохо, потому зверье всякое жалел, а просто брел по тропинкам куда глаза глядят.

Однажды он и забрел в эту деревеньку, постучал в крайнюю избу, попросил напиться. Вид голодных детей потряс его. По полу ползала чумазая девочка. Он взял ее на руки: „Как зовут?" — „Лександрой, — безучастливо сказала мать, пытавшаяся соской из хлебного мякиша, который дал отец, накормить младенца, лежавшего в люльке. — Наверное, бог приберет скоро. Уже три года, а еще не ходит..."