За державу обидно

взошли на крыльцо штаба. Он немного подумал, потом показал пальцем: «Вот это — казарма первого и второго батальонов, вот это — третьего и спецов, вот то — парк, вот там — отсюда не видно — склады. Ну, бывай!» И вот, таким оригинальным образом сдав дела и должность, сел в машину и уехал… А я пошел осматривать теперь уже мое хозяйство. Самый поверхностный осмотр дал самые плачевные результаты. Все в полку поражало серостью, убогостью. Самому юному зданию на вид было никак не менее 40 лет, территория полка захламлена. Это неудивительно, так как мне не удалось обнаружить ни одной урны, ни одного мусоросборника. В парке сгрудившиеся по какому-то совершенно дикому плану металлические хранилища со сплошь и рядом битыми, причем довольно изрядно, воротами, кривые навесы, стоящие в грязи машины. Территория складов в диком бурьяне. Особенно поражала внутренняя убогость казарм. Казарм в полку всего две, а на потрясающую скученность людей (что было в какой-то степени объективно) накладывалось самое хамское отношение к содержанию казарм. Достаточно сказать, что во всех ротах без исключения не было ни сушилок, ни бытовых комнат. Туалеты, умывальники представляли собой потрясающее зрелище развала. Разбитые бачки, раковины, свернутые краны (кое-как действовала 1/4 часть), по стенам слизь и плесень, все плывет, течет, воняет. В спальном помещении панели покрашены или ядовито-голубой, или темно-зеленой краской, той, что красят боевые машины, а выше «побелено» цементом. Тумбочки, табуретки побиты, ободраны. На все спальное помещение в заросших пылью плафонах горит 2–3 лампочки. Старший призыв спит как положено, остальные — как придется. Кто-то — на матраце, матрацем укрывается. У кого-то одеяло без простыни. Ни тебе ковриков, ни тебе тапочек, ни тебе какого-то яркого, радующего глаз пятна на стене. Серо, убого, удручающе. Тоска и безысходность, удушье, желание сделать ближнему своему что-то скверное, подлое, жестокое осязаемо висело в воздухе, в атмосфере этих казарм. Это были казармы в самом гнусном смысле этого слова, всякий попавший в них чувствовал себя просто обязанным совершить что-нибудь преступное. Поэтому неудивительно, что из 55 преступлений и происшествий в дивизии 27 приходились на несчастный Костромской полк. В общем, — старое деревенское кладбище с покосившимися крестами, как сказал однажды Дмитрий Семенович Сухоруков. Особенно все это резало глаз на фоне того, что полк-то был парадный, солдаты в него подбирались рослые, видные, красивые парни. Редко встретишь солдата ростом 180 см, основная масса в интервале от 185 см до двух метров. И вот то, что могло и должно было быть лицом воздушно-десантных войск и действительно таковым являлось, когда прибывало на парадную площадку, в повседневной жизни жило в самых хамских, нечеловеческих, потрясающих своим бесстыдством и безответственностью условиях. Взгляды у солдат, да и у офицеров, угрюмые, недоверчивые, смотрели все одинаково, без огонька и блеска. Нечто подобное можно наблюдать в передвижных зоопарках, где обитают в клетках очень скверно содержащиеся волки, и некогда могучий, сильный и гордый зверь превращается в жалкое подобие особи, едва волочащей ноги.

Я вернулся в штаб, мягко выражаясь, в сильно удрученном состоянии. Сел в кабинете и задумался. То, что это мое, я уже понял, то, что я не смирюсь с этим свинством, — тоже понял. То, что все это придется взломать, вздыбить и разнести — и переделать, — тоже понял. Вопрос был в том, с чего и как начать.

Где-то очень близко послышалось не очень стройное, по всему видно, пьяное пение. «Вот черт, уже галлюцинации начались», — подумалось мне. Я тряхнул головой. Пение не исчезло. Заинтересовавшись, я спустился вниз со второго этажа, вышел на крыльцо штаба. Внизу, перед крыльцом, стояло человек двадцать офицеров, прапорщиков — сильно пьяных среди них не было, но «врезавши» были все. Вызывающе поглядывая на меня, они пели «Стеньку Разина». «Чего они ждут от меня? Ждут, что я соколом слечу с крыльца, начну махать кулаками, возмущаться?» Не-е, ребята, не угадали. С радостным видом я спустился с крыльца и вошел в толпу: «Плохо и нестройно поете, мужики! сказал я. Давайте вместе!» И подхватил. «Брови черные сошлися, надвигается гроза. Алой кровью налилися атамановы глаза». Совершенно случайно этот куплет с вполне определенным смыслом совпал с моим вступлением в хор. Последние две строчки я допевал самостоятельно. «Ну же, мужики, дальше!» Дальше не пелось. Изумление, растерянность, недоумение в не очень-то пьяных глазах. Пили, что называется, для запаха — дури своей хватало. Воспользовавшись моментом, сгреб всю эту толпу и, приговаривая: «Ну хватили лишнего, ну, бывает, ну, по домам, ну, завтра служить начнем», сопроводил их всех до КПП и выпроводил за ворота.