За державу обидно

Начмед дивизии лично обрабатывал пятого по счету пациента, громадного детину с шальными глазами. Это был могучий мужчина лет под тридцать, судя по нечленораздельному мычанию, вобравший в себя какой-то наркотик. О том, какое он оказал сопротивление и каких трудов стоило скрутить его и доставить в комендатуру, говорила разбитая во многих местах голова и лицо, представлявшее собой сплошной синяк. Доктор заканчивал перевязку. Результатом его творчества был сплошной кокон из бинтов с двумя дырками для правого глаза и рта.

Доктор облегченно вздохнул: «Все! Следующий!» Перевязанный детина неожиданно резко вскочил на ноги и с глухим низким рычанием, потрясая покрытыми ссадинами волосатыми кулаками весьма внушительных размеров, двинулся на отскочившего доктора. Стоявший сбоку солдат молниеносным, точным и сильным движением ударил детину прикладом автомата чуть выше левого уха. Детина взвыл и рухнул на пол. На коконе выше левого уха проступило кровавое пятно.

Развязка этой сцены была трагикомичной. Доктор, чье здоровье, если не жизнь, несколько секунд назад подвергались самой серьезной опасности, ринулся с кулаками на… солдата. Я еле успел поймать его за шиворот. Из его сбивчивых, яростных объяснений уяснил, что он, доктор, полчаса времени положил на то, чтобы промыть, заштопать и забинтовать многочисленные дырки на наркотической голове дылды. Это труд и труд квалифицированный, а он, то бишь солдат… Доктор опять яростно зашипел на солдата. Тот, как ни странно, оценив ситуацию, рассмеялся. За ним захохотал остывающий доктор, далее сбежавшиеся на шум санинструкторы и комендачи, а за ними и стоящие вдоль стен свежеперевязанные преступники. Какой-то дурной, по-другому его трудно назвать, смех, в своей порочности заразительный, минуты три-четыре сотрясал весь этаж. Мне до сих пор крайне неприятно, когда я вспоминаю этот смех. Странный и страшный смех людей с поехавшей где-то и в чем-то крышей. Совместный смех людей, являющихся гражданами одной страны и еще несколько часов назад готовых убить друг друга. И все-таки, какой бы он ни был, этот смех как-то разрядил ситуацию. Детину подняли, посадили, разбинтовали. Обидчивый доктор сноровисто заштопал ему свежеприобретенную дырку, забинтовал.

Тут подоспели соответствующие, с позволения сказать, товарищи с соответствующим транспортом типа «воронок». Жмуриков построили, зачитали им постановление, что все они арестованы в административном порядке на 30 суток, и увезли. Вместе с ними были переданы все материалы с описанием их «подвигов» и указанием свидетелей оных. Через две с небольшим недели я снова вернулся к их судьбе и уяснил себе следующую картину: уголовного дела не было возбуждено ни одного, около 30 человек были отпущены на следующее утро, как объяснили, ввиду недостижения ими совершеннолетнего возраста, хотя мальчиков там, прямо скажем, не было. Народ был вполне здоровый и рослый. Остальные провели в СИЗО от двух до пяти суток и тоже были с миром отпущены и растворились в огромном городе. А вместе с ними растворились и многочисленные дела об убитых, избитых, ограбленных, искалеченных, изнасилованных. Нулевой, так сказать, вариант.

Убедившись что с контролирующими район десантниками шутки плохи, граждане, злостные хулиганы, больше масштабно не выступали. Так, множественные подлые и трусливые гнусности типа запущенного в окно или в голову булыжника, вырванных волос у женщин, короткий тычок из толпы в лицо пожилому человеку, после чего ветеран оставался сидеть на тротуаре с разбитым носом, кровь из которого капала на орден Великой Отечественной войны II степени.

Так относительно спокойно события развивались до 7 декабря. Вечером 7-го по программе «Время» было объявлено, что в Армении колоссальное землетрясение. Полностью разрушены города Спитак и Ленинакан, в той или иной степени пострадало большое количество других населенных пунктов. Точное количество жертв неизвестно, но предварительно оно огромно и исчисляется десятками тысяч человек.

Единственный телевизор стоял в фойе нашей импровизированной комендатуры, и смотрели его все: офицеры штаба, солдаты опергрупп, работники райисполкома. Диктор продолжал говорить о чем-то другом, но его не слушали, более того, вскоре телевизор кто-то выключил. В фойе повисла гнетущая тишина. В эту тишину внезапно ворвался какой-то звук, точнее, гамма звуков, сливающихся в какой-то один, общий, торжествующий радостный вой, все более усиливающийся. Я было решил, что у меня слуховые галлюцинации, но судя по тому, как все закрутили головами и начали прислушиваться, это было не так. В торце здания находился небольшой балкон. Выход на него был из коридора. Пытаясь разобраться в природе звуков, я и со мной пять или шесть офицеров вышли на этот балкон. В считанные секунды все стало ясно.