За державу обидно

На втором курсе запомнились мне командно-штабные учения. На первом этапе я — член Военного совета, начальник политотдела армии. От подобного рода должностей я старался всегда увернуться, но тут как-то попался. С другой стороны: неплохо: за все болеешь — ни за что не отвечаешь, рот закрыл — убрал рабочее место. Но тут я не угадал. Откуда-то в качестве наставника появился новый, никому доселе неведомый полковник с волчьей хваткой матерого начальника политотдела Дивизии и насел на меня довольно-таки основательно. Проклиная все на свете и чертыхаясь, я кропал целую кучу даром мне не нужных бумажек. К концу этапа «шеф» выразил пожелание, чтобы я выпустил боевой листок, в котором бы нашли отражение все достоинства и недостатки каждого участника командно-штабных учений.

Я пытался ему, на мой взгляд, резонно доказать, что подобного рода работа начальнику политотдела армии не по чину, но он был неумолим: боевой листок на бочку! Я разозлился, хотя для меня проблемы не было. Прокомандовал восемь лет курсантами — боевых листков передо мной прошла тьма. Разозлившись, я взял бланк и в течение часа высокохудожественно оформил боевой листок, состоящий из заметок, смысл которых сводился к тому, что майоры X, Y, Z в ходе первого этапа показали себя как молодцы, а капитан D как бяка, и понес свое творение на кафедру, чтобы получить свою оценку за этап.

Полковник встретил меня вполне доброжелательно:

— Ну вот, видите, товарищ майор, оказывается, можете. А пререкались. Нехорошо. Положите на стол, идите!

Я вышел. Что я у него забыл спросить, уже не помню. Факт тот, что я тут же вернулся. Полковник, слегка примяв, запихивал плоды трудов моих в урну. У меня на лице он прочитал, по-видимому, что-то такое, что опустил глаза и покраснел. И то слава Богу, не конченый, значит, человек.

В связи с этим хочется коснуться еще одной истории, свидетелем которой я стал случайно, через жену, которая работала машинисткой на кафедре истории КПСС и партийно-политической работы.

В 1982 году кафедра на своем партийном собрании постановила: каждый преподаватель должен быть кандидатом каких-нибудь наук. И облекла это все в форму повышенных соцобязательств. На кафедре долгие годы трудился преподавателем полковник по имени Михаил Васильевич. Я не хочу называть его фамилию, он был хороший, душевный человек и преподаватель очень хороший. Полноватый, лысоватый, занятия он вел весело и непринужденно, не забывая периодически напоминать нам, что сущность партийно-политической работы сводится к трем О: кино, вино и домино! Короче — прекрасный человек Михаил Васильевич — только ученый никакой! Да и на тот период ППР для научной деятельности была та же пустыня Гоби — никакой надежды на всходы. Михаилу Васильевичу было 47 лет, три года до пенсии, уважаемый человек. А тут на тебе — такое решение партийной организации, да на такой кафедре. Не выполнишь — вышибут ведь без выходного пособия.

Михаил Васильевич начал творить. В конечном итоге проект кандидатской диссертации попал на перепечатку к моей жене, как побочная работа, с условием печатать только дома и никому не показывать.

«Научный труд» представлял собой ну о-че-нь пухлую здоровенную зеленую тетрадь, в которую были вклеены огромные, иногда до полустраницы величиной, цитаты, вырезанные ножницами из произведений Леонида Ильича Брежнева, учебников ППР, журнала «Коммунист» и других тому подобных изданий. Чтобы придать этому бредовому набору хоть какую-то стройность, печатные цитаты были соединены между собою двумя-тремя предложениями, написанными от руки и от души соответственно. Соотношение печатного текста к рукописному — девять к одному.

Пока моя милая женушка все это печатала, она не раз рыдала от смеха, акцентируя вечерами мое внимание на особо выдающихся местах. Название этому труду было одно — галиматья. Научная ценность определялась весом тетради как макулатуры. Но, к моему глубочайшему удивлению, труд был рассмотрен на Научном совете. Михаил Васильевич получил положительную рецензию и ходил гордым, ощущая себя без пяти минут кандидатом околовсяческих наук. Но тут судьба-злодейка нанесла по нему первый страшный удар — умер Леонид Ильич, умер в данном случае удивительно некстати. Работа мгновенно утратила актуальность и остроту.

Михаил Васильевич спал с лица, но устоял. Собрал волю в кулак и на скудном материале из статей, выступлений и единственной книги Ю. В. Андропова, с использованием журналов «Коммунист», «Коммунист вооруженных сил» и тех же учебников ППР родил новый опус. Метода изготовления была прежней, только по объему труд получился раз в пять худее прежнего.

Надо думать, что Михаил Васильевич прекрасно отдавал себе отчет, какова цена его кандидатской диссертации. Потому что работа опять попала на перепечатку к моей жене, переговоры велись с глазу на глаз, с самым заговорщицким и таинственным видом с многочисленными наставлениями: никому не показывать и печатать только дома.