За державу обидно

Есть все основания полагать, что происков ЦРУ Михаил Васильевич не опасался, хотя для «цэрэушников» стянуть сей труд было бы смертельно опасным. Не менее половины из них, прочитав, умерла бы от смеха. Работа адова была перепечатана, опять получила положительную рецензию, но… судьба… судьба… Умер и Юрий Владимирович! Этого уже Михаил Васильевич не снес. Злые языки рассказывали, что он ревел, как раненный в ягодицу медведь, и поклялся на самом пухлом учебнике ППР никогда и ни за какие коврижки близко не подходить к научной деятельности. Это нахальное заявление было встречено спокойно. Кафедральный порыв как-то незаметно сошел на нет. Можно предположить, что остальные соискатели кропали свои труды каким-то аналогичным образом, и как только один за другим угасли два источника вдохновения, иссяк и энтузиазм. Думать одно, творить другое, делать третье в условиях, когда Генсеки меняются с калейдоскопической быстротой, — задача невыполнимая.

Завершающий год обучения в академии был ознаменован известным решением Политбюро ЦК КПСС, согласно которому мы, грешные, до 15 мая 1985 года все пили, а 16-го с утра, не опохмелившись — бросили!

Так не бывает, но это неважно. ЦК решил! Исполнительные олухи с радостным воем вырубали виноградники и били бутылки на ликеро-водочных заводах, торопясь доложить, что вот уже… уже… Выполнено! Отдельные нахальные партийные организации рапортовали об окончательной и бесповоротной победе, одержанной над «зеленым змием». Первым завязал, естественно, секретарь. Появилась у некоторых крупных начальников потребность при любом удобном случае сделать глубокий выдох в сторону аудитории: мол, знай наших, ни росинки, ни капельки, ни-Ни, выхлоп не загазованный! Бугры всех мастей, рангов и калибров наверху блажили. А внизу? А внизу советский народ, в котором давным-давно было исключительно высоко развито чувство противоречия, насмерть, втихую пил. Пить начали даже те, кто вообще никогда не пил. Раньше водка стояла в магазине: хочу — куплю, хочу — не буду. Теперь тебе дают талон — две бутылки в месяц. Ну как тут не отстоять дурную очередь, схлопотать пару раз в ухо, отоварить вожделенный талон и не напиться? Святое дело! Если и раньше бутылка водки была во многих случаях эквивалентом какой-то разовой сделанной работе, то теперь она приобрела твердость доллара, чем больше вводилось квот, лимитирующих потребление спиртного на душу населения, тем больше сатанели советские люди. Они демонстративно начали пить все подряд: одеколон, денатурат, политуру… Они смели с прилавков аптек все спиртовые настойки, занялись самым черным самогоноварением. Материалом для него могло стать все, что угодно. Особенным почетом пользовалась «семитабуретовка». Ну, нельзя же так, товарищи начальники. Надо хоть немного, хоть чуть-чуть знать менталитет подчиненного вам населения. Надо же было действовать совершенно, диаметрально противоположно. Возвести памятники алкашам, безвременно сгоревшим от избытка спиртного, обратиться к населению с призывом: «Дай Бог вам подохнуть с перепою самое позднее через три дня!» Организовать социалистическое соревнование между сменами, цехами и целыми предприятиями под девизом: «Чьи алкаши перемрут быстрее!» Вторгнуться в область спорта, проводить соревнования «Кто больше выпьет», но обязательно с летальным исходом. Победит еле и хоронить как национальных героев. Учредить звание — Почетный бормотолог СССР», ну и так далее. Идеологический аппарат в ЦК был силен, и получи он своевременно задачу… Глядишь, мужики сами бы погромы винных магазинов учинили и виноградники добровольно повырубили. Но — увы! Все было сделано так, как и сделано.

А офицеры что, не народ? Народ! А раз так, то и менталитет тот же. Всеми нами в июне 1985 года, при выпуске, овладел странный зуд. Группа, честно говоря, употреблением спиртного никогда не грешила. Так, по случаю, чисто символически. Но тут все единодушно решили, что плевать мы хотели на эти дурацкие указивки, и мы пойдем куда-нибудь в самый центр Москвы и «нарежемся»… И выпьем столько, сколько мы сочтем необходимым, а не сколько нам указали, а тем более запретили вообще. И мы пошли… В «Славянский базар»… И мы нарезались вместе с нашими глубоко уважаемыми и почитаемыми учителями полковниками Николаем Николаевичем Кузнецовым и Алексеем Петровичем Лушниковым. И вышедши из ресторана, решили, что этого мало. Мы обязательно должны сходить на Красную площадь и спеть там что-нибудь теплое, душевное, российское — хором. И мы пошли… с песнями…

— Товарищи офицеры, здравия желаю! — Милицейский сержант, высокий, стройный, затянутый в «бутылочку», стал перед нами.

— У нас на Красной площади петь не принято! — И он вежливо посторонился, уступая нам дорогу. В глазах его читалось: «Я вас, мужики, предупредил, вы все старше по званию, вас много, думайте, решайте!»