За державу обидно

- Какой тут, к чертовой матери, инфаркт миокарда!.. Вотарматура, его убили, и он мяукнуть не успел!

Невозмутимо глядя на меня черными без блеска глазами, полковник заявил: "Товарищ полковник, вы не понимаете. Его ударили, в результате удара образовался инфаркт, в результате инфаркта он умер. Вот и врач подтверждает".

Врач закивал.

Страстно захотелось взять автомат и одной доброй очередью положить и скотов-милиционеров, и "знающего" эскулапа. Я повернулся и вышел.

Если отбросить всю эмоциональную шелуху, то причина потрясающего свинства была на поверхности. Не привыкшие утруждать себя чрезмерной работой ребята-милиционеры, твердо знающие, что любому правонарушению и даже преступлению существует в природе денежный эквивалент, попали в пиковую ситуацию. Концентрация правонарушений и преступлений на квадратный километр в единицу времени возросла тысячекратно, подходы же и мерки остались прежние: процент раскрываемости, злой дух соцсоревнования, лучший милиционер района и города, лучшее районное отделение, честь мундира или отсутствие таковой, квартальная премия и ее размеры... Вот и лепили, как говорится, и с моря, и с Дона... Констатируй полковник насильственную смерть - уголовное дело возбуждать надо, следствие вести, убийцу искать. На таком криминогенном фоне его черта лысого найдешь, значит, процент раскрываемости упадет, значит, соцсоревнование проиграешь, а тут спасительница-старушка, благодетельница - естественная смерть! Через три дня отпоют этого цветущего мужика, которому, по его кавказскому долголетию, еще лет 60-70 жить бы!.. А через четыре дня забудут. Никакая сила в мире уже не докажет, что погиб человек на пороге собственного дома, защищая свою семью от зверского удара куском арматуры. Благодетельный, спасительный инфаркт. Очень жаль, и земля пухом, и точка.

Надо, пожалуй, остановиться на двух эпизодах того времени. Они, на мой взгляд, как нельзя лучше характеризуют атмосферу, царившую тогда в городе. Около 21 часа, в самом конце ноября, в Армянском хуторе погас свет. Армянский хутор представлял собой район компактного проживания армян. Размеры его, если привести к условной прямоугольной форме, километр на полтора. Но это к условной, а так - это нагромождение домов, домиков и откровенных хибар, пересекаемое в самых произвольных направлениях узкими и кривыми улочками с множеством тупиков, проходных тропинок. Населяли хутор самые разные люди, начиная от самых добропорядочных, кончая самыми криминогенными. Жил этот хутор, как осаженная крепость, экономили все и вся, никаких лишних движений, и вот прекращается вечером подача электроэнергии, в головах мгновенно аналогия: февраль, Сумгаит, тоже прекращение подачи электроэнергии, и через двадцать минут начало дикой резни. Хутор встал на дыбы! Мужчины с топорами, кольями, дробовиками, воющие какими-то нечеловеческими голосами женщины, зашедшиеся в диком, истерическом плаче дети. Солдат охранявшего хутор батальона буквально рвали на части. Каждому хотелось, чтобы танк стоял у него во дворе. Танками почему-то называли БМД, объяснять разницу было бесполезно. Главное, говорили они, башня, гусеницы, пушка есть - значит, маленький танк.

Каждый требовал, чтобы в его дворе было минимум два солдата, лучше отделение. Солдат спрашивали: "Научил ли тебя дяденька взводный стрелять? Сколько у тебя патронов?" Сколько бы ни было патронов, все равно говорили: "Мало!.. Бери еще..."

Напряжение и истерика стремительно нарастали. Я поднял по тревоге весь батальон, оцепил район, привел в готовность номер один все резервы и пошел к первому секретарю райкома Афиятдину Джалиловичу Джалилову. Афиятдин Джалилович мужчина был крупный и видный, с исключительно откормленной физиономией и дивным цветом кожи. В районе он был до определенного момента царь, бог и даже несколько выше, но в сложившейся обстановке как-то потух и съежился. Тем не менее многолетние привычки и традиции продолжали действовать. Все без исключения посетители, включая второго и третьего секретарей, входили к нему, за три метра до двери согнув спину в вежливом поклоне, примерно в 30 градусов. Неслышно открывая на себя первую дверь, ведущую в кабинет, деликатно постучав костяшкой согнутого пальца во вторую, и выходили тоже задом, принимая нормальное положение в какой-то одной им известной точке, метрах в трех от двери. Когда я спрашивал его, почему к нему, первому секретарю райкома, входят, как к султану, он пожимал плечами и объяснял, что так уж сложилось исторически.

Мне доставляло массу удовольствия входить к нему. Первую дверь я открывал шумно, без стука нажимал пальцем на ручку второй и открывал ее ногою. Здоровался с порога и проходил без приглашения, садился к столу. Его это дико злило, это было видно по его лицу, с которого при каждом моем приходе исчезал здоровый румянец, но он мне ничего не говорил. Я, по его понятиям, был не рядовой хам, но за моей спиной была сила!..

Я вошел, присел и начал: "Афиятдин Джалилович, в Армянском хуторе погас свет!.. Там дикая паника. Давайте будем меры принимать..."