За други своя!

— Под скалой стоял, — говорил тем временем Гоймир. — В нее и угадало. Меня-то швырнуло, что куклу соломенную… опамятовался — Гостимир мёртвый уж, от Морока-то одно ноги с-под валуна… Я — откатить… — он посмотрел на свои руки, как на чужие. — Помогли… А как часом перед матерью их буду — только и жила она светом в окошке, Холодом да Мороком… Так уж меня бы, мне-то все одно — жить, умереть…

— Что ты несёшь?! — Йерикка встряхнул двоюродного брата за плечи. — Язык-то прикуси, придурок! Тебе командовать еще!

— Про что? — спросил Гоймир, глядя на него. — Не встанут они в атаку больше. Не поднимем рук — то и будут бить в нас, пока всех не похоронят. И все…

Йерикка отпустил Гоймира. Против сказанного трудно было возразить…

…Убитых положили в ряд на камнях. Обезглавленный и выпотрошенный Холод. Раздавленный Морок. Разбитый, обожженный Яромир. Немногое, что осталось от Данока. Гостимир со стёсанным лицом и вскрытой грудью.

И — Одрин. С торчащим из груди осколком, похожим на нож. Осколком, попавшим точно в сердце последнего из трех братьев…

Шесть человек унес обстрел. Больше, чем потеряла чета за все прошедшее время, и самое ужасное, самое непереносимое — что погибли они от метала, обидной и нелепой смертью — не увидев врага… Из тех, кто остался жив, несколько были ранены — к счастью, никто — тяжело. Но тяжело было другое — стоять рядом с трупами товарищей.

Ветер трепал плащи, шевелил волосы над повязками. Мальчишки стояли, потупившись, держа мечи концами к земле. И мало кого тревожили свои раны. Бывает, что чужая боль сильнее — даже если это боль тех, кто уже не ощущает ее сам.

— Неладно, что схоронить вас честью не сможем, — послышался голос Гоймира. — Но кажется мне, что вам неплохо будет лежаться тут, над морем… — у него явно перехватило горло, и Гоймир несколько секунд молчал, только шевелился в забинтованной руке меч — словно цель отыскивал. — Вы все своих лет не пожили на свете белом. Но все вы за родную землю головы сложили — и не скажут о вас ни единого недоброго слова, пока жив хоть единый человек из племени Рыси… А вы к нам будьте опять. Ждем мы вас из вир-рая, не томите, станьте в племя снова, братья наши… — он повернулся к остальным и попросил:- Пойте уж, а я не сумею, горло…

Богдан шагнул вперед без раздумий. Конечно, далеко ему было до убитого Гостимира, но у него оказался звонкий светлый альт, и неплохо умел Богдан петь…

Хвала тебе, Дажьбог Сварожич,
Солнце пресветлое!
И тебе хвала, Перун Сварожич,
Гром Небесный!
И остальные подхватили:
— Хвала племени Сварогову:
И вам, навьи-предки.
И вам, люди-потомки,
И всей Верье славянской —
Хвала ныне и ввеки!
Славны преданья веками стояли!
Славная память славным героям.
Павшим за Верью. за веру славянства —
Славная память и ввеки, как часом!
Труд их и подвиг,
Вера, преданья
И нашему братству
Одно окреп и защита!
Станем же смело, как встарь вставали
Предки, нам жизнь сохранившие!
Станем же смело, не устрашившись
Зависти, злобы, ков вражьих!
Бури проходят — одно сияет
Щит Дажьбожий, солнце славянства!..

"А ведь это и правда так, — подумал Олег. И с удивлением понял, что плачет. Но это не были слёзы страха или горя… Это были слезы странной гневной радости, от которой кровь быстрее бежала по жилам и тяжелели кулаки. — Ну убили они этих ребят. Ну убьют и нас. Войну им все равно не выиграть. А умирать страшно, когда знаешь, что ничего после тебя не останется…"

А десять голосов взвились и загремели над морским прибоем:

Братья, знамя наше
Пусть разовьется над нами —
Жив дух славянский!

* * *

На этот раз Гоймир приказал не стрелять в парламентеров. Молодой хобайн-офицер поднялся к позициям горцев один, оставив сопровождавшего с белым флагом внизу, и стоял под дулами автоматов открыто, поигрывая веточкой вереска. Он был светло-русый, настоящий славянин, мало чем отличающийся от самих горцев, но заброшенный на ТУ сторону — непримиримый враг…

Гоймир вышел ему навстречу и, остановившись в нескольких шагах, спросил:

— Что сказать хочешь?

— То же, что хотели сказать те, кого вы убили, — спокойно ответил хобайн. Сдавайтесь, или никто из вас не увидит следующего утра.

— Клянусь Дажьбогом, — Гоймир вскинул руку, — и вереском, который ты держишь в руке, что никто из нас не сложит оружия. И пусть будет, как будет.