За други своя!

— Одно бока пролеживаем мы — Родом клянусь, а враги наши насмешки нам строят! Того хуже беда — НЕ ЗАМЕЧАЮТ нас! Что последним делом мы сделали? Что свершили? В горах две недели-то назад обоз пожгли — так-то! Другое что — то мы себя спасали или гривны на медь меняли… То ли по то мы сюда шли, чтоб лагерем на красивом бережку стать, да и лечь брюхом кверху; чтоб и в вир-рае бездельников видать было?! То ли по то, чтоб одно гордостью гордиться — ползком проползли вражьим исподом, ровно змеюка… да и не уклюнули ни разу?! Я, князь-воевода племени, так слово скажу: успехи братьев наших… сердце мне жгут и завистью полнят! Драться надо! Вихорем по вражьей земле пройтись, Куллой промчаться, след чёрный по-заду проложив!

— Он в ударе, — углом рта шепнул Олег Йерикке. Тот кивнул, продолжая играть в «ножички» метательным ножом. Казалось, Йерикка не слушает, но Олег готов был поклясться на полном собрании сочинений Киплинга, что рыжий слышит все — от и до. — Интересно, что предложит?

Гоймир тем временем закончил с лирикой.

— Одно оженился Квитко, — он переждал взрыв смеха и добавил: — А я предлагаю так — похороны заделаем.

— Чьи-то? — спросил Краслав.

— А твои, — отозвался Гостимир, и незамысловатая шутка вызвала новый смех. Гоймир поднял руку, задрапировался в плащ и стал до судорог похож на иллюстрацию к учебнику истории 5 класса, глава "Древний Рим".

— Покойней! — призвал он. — Похороны невинно убиенных зверями-горцами человеческих жертв!

— Каков слог! — восхищенно сказал Гостимир. — Бояне — ей-пра!

Гоймир тоже еле сдержал улыбку. Олег давно его не видел таким. А он продолжал:

— Похороны со сбором широкого народа, друзей наших из лесовиков и всех, кого собрать успеем… Вняли?

— Туман, — возразил Резан. — Разгони-от.

— Так, — кивнул Гоймир. — Завидки меня взяли, не укроюсь. Бойко рассказал кой-что, — посланец Квитко взмахнул ножкой дикой утки, которую обгладывал, — мол, в Каменном Увале склады стоят. Сотни две стрелков, с сотню выжлоков. Вот там-то и схоронят нас. Добровольцы до гробов есть ли?

— А как свет свят! — вскочил Холод. — Я ж понял! Гоймирко, то мое место! А вы-то дошли?!

Горцы зашумели, вскакивая. Идея Гоймира, неясная в деталях, действительно дошла до них в общих чертах.

— Я понимаю, Гоймир, — Олег встал, ~ что ты меня с удовольствием похоронил бы на самом деле…

— Угадал, — процедил Гоймир, глядя срезу потемневшими глазами.

— Ну вот, можешь и правда воображать, что хоронишь меня.

— Для тебя у меня вот что яма-выгребуха сыскалась бы, ясно?

Олег не ответил — Йерикка незаметно всадил в него локоть…

…О таких делах говорится: "Наглость — второе счастье."

Ранним утром конца августа, солнечным и тихим, но прохладным на околице Каменного Увала появилась похоронная процессия, шедшая, надо думать, издалека. Под торжественное и стройное пение более трехсот человек входили в весь со скорбными и значительными лицами. Слышно было, как рыдают женщины. Дети с испуганными глазенками цеплялись за матерей или сидели на плечах отцов. Впереди всех в полной красе шествовал величавый, могучий священник с окладистой седой бородой и вздетым на нее золотым крестом. Размахивая паникадилом, он густым, мощным басом выводил: "Спаси Господи люди твоея!" От всей процессии веяло патриархально-величественным духом народности, смирения и почвенности.

Над головами плыли семнадцать гробов, в которых возлежали покойники.

Патруль стрелков, попавшийся на околице, спешился и обнажил головы, за что был вознагражден благословением батюшки, а хор с новой силой грянул песнопение. Но навстречу уже спешил командир гарнизона — подбежав, он спросил скорее растерянно, чем сердито:

— Что это значит? Кто вы такие?

— Сыне! — прогудел поп. — Не препятствуй нам — в горести нашей! — вершить святой обряд над этими юношами, невинно павшими от рук безбожников, налетевших третьего дни на наше Крапищево… — и заревел: — О-о-о-отче на-а-аш… иже еси на не-бе-си-и!!!

Офицер, смешавшись, отступил и перекрестился. Он знал, что церковь в Каменном Увале — самая большая и почитаемая на всю долину, поэтому перекрестился и указал рукой:

— Проходите, святой отец. Не препятствую… Благословите!

— Благославляю, сыне! — и священник двинулся дальше, за ним — и вся процессия.

Если бы офицер не склонялся под благословение, он бы заметил, что при движении руки священника под распахнувшейся рясой сверкнули две гранаты, висевшие на армейском поясе. Не заметил этого и сам священник, но шедший сбоку белобрысый и тонколицый — словно с иконы — мальчишка, державший хоругвь со страдальческим ликом, заголосил тонко и неразборчиво, но достаточно ясно для идущего рядом попа:

— Де-еду-деду гранаты спрячь что на по-оясе вися-ат!..

Священник зыркнул вниз, помянул черта и ловким движением скрыл неподобающие сану предметы.