За Дунаем

Вздрогнул Христо, посмотрел на него снизу вверх.

—      Почему ты ругаешь его? — в голосе болгарина послышалась угроза.

—      Он изменник,— вмешался в разговор хорунжий.

—      Пусть в моем народе будет побольше таких изменников, как он,— мягко сказал Христо.— Турки обрадовались, когда осетин решил проникнуть к вам и склонить на предательство. Вывели вашего брата в лесок двое сопровождающих. Один тут же погиб от его руки, а другой успел выхватить саблю... Турки думали, что он погиб... Как он приполз сюда? Слышал я о нем от самих турок... Ну, пойдем к командиру...

Переглянулись Бекмурза и Бабу, опустили низко головы. Уже стихли шаги Хоранова и Христо, а они все еще стояли над убитым.

—      Принеси мою бурку,— произнес, наконец, урядник.

Бекмурза ушел и вскоре вернулся с двумя бурками. Расстелили бурку Бабу и бережно перенесли на нее тело земляка, а буркой Бекмурзы укрыли.

... Блеснула сталь в руках друзей. Они вонзили клинки в холодную землю. К ним присоединился и Фацбай. Затем их сменили. Сотня молча копала могилу.

... Под ветвистым каштаном вырос безымянный курганчик. Убитый унес с собой тайну: имя своего отца.

После боя у Дели-Сулы Тутолмин получил первый рапорт Левиса. Полковник очень подробно писал ему: «Осетины дрались со свойственной им отвагой, и меткие выстрелы их заставили неприятеля отступить через глубокий овраг и занять позицию по другую сторону оврага... Несмотря на отчаянное сопротивление,

276

в третий раз были сбиты турки и бежали. Позиция у Дели-Сулы занята с бою. Считаю своим долгом доложить об отличной распорядительности командира осетинского дивизиона ротмистра Есиева, об отличиях, оказанных сотенными командирами Дударовым и Зембатовым и прочими офицерами, а также о храбрости и мужестве нижних чинов. Покорнейше прошу ходатайства Вашего о воздаянии по заслугам как офицеров, так и нижних чинов, более отличившихся в этом деле».

Начальник бригады в свою очередь послал в штаб передового отряда полевую записку: «Вчера разъезд открыл неприятеля (конных более 200, пеших до 200), желавшего удержать выход из глубокого ущелья перед плато у деревни Дели-Сулы. Полковник Левис был во главе колонны. Следовательно, все вышло хорошо, в порядке и с божьей помощью позиция взята с бою. Осетины были высланы на джигитовку, две сотни владикавказцев поддержали их центр. Из остальных двух сотен вызваны были на фланги лучшие стрелки, и неприятель бежал, выбитый из трех сильных позиций. Прошу ходатайства вашего превосходительства о воздаянии по заслугам храбрых владикавказцев и осетин. Убитые и раненые все из осетин».

А на следующий день в бригаде стало известно, что русские войска прошли через Балканские горы и заняли долину реки Тунджи. Разбив турецкие войска у Оресаты, Уфлани и Казанлыка, войска отрезали путь отступления туркам, и последние вынуждены были уйти на вершину Шипки, где их и окружили.

Через несколько дней пришла новая весть, ободрившая войска: русские взяли Шипку!

8

С тех пор, как Знаура осудили на двадцать лет и сослали в Сибирь, Фарда ни разу не выходила на улицу, а с невесткой почти не разговаривала. Она спала, не раздеваясь, на глиняном полу, подложив под голову руку.

Вставала задолго до рассвета, устраивалась у очага и, обхватив руками колени, сидела не шелохнувшись, пока Ханифа не давала ей поесть. Или забивалась в угол мазанки и, уткнувшись лицом в колени, причитала без слез.

К ней приходили родственники, говорили, что этим теперь сыну не поможешь, но старуха оставалась безучастной ко всему. С наступлением темноты Фарда уходила в конюшню и что-то шептала коню глухим голосом. Боясь за нее, Ханифа тоже не спала, а потом целый день занималась хозяйством. Правда, под покровом ночи, чтобы не видели соседки, приходила к ней Борхан. Надо же было помочь дочери: Ханифа ждала ребенка.

Жили тем, чем помогут родственники и соседки. Сыновья Бза привезли сено на зиму для коня, заготовили дров. Однажды сам Бза рано утром прикатил на арбе и, ни к кому не обращаясь, сгрузил под навес мешок кукурузной муки. Ханифа старалась расходовать ее как можно экономнее.

Набрав чашку муки, чтобы сварить халтамата, Ханифа, однако, подумала и высыпала муку обратно: «Пойду лучше в огород, может, в земле осталась картошка». Она перешагнула через низкий плетень, но в это время залаяла собака. «Кого это принесло? Неужели опять черная весть?» — Ханифа вернулась во двор.

—      О, Знаур, где ты? Выгляни на улицу!

«Кудаберд?! Что ему надо?» — встревожилась Ханифа и, оглядев себя, пошла открывать калитку. Хромой улыбнулся ей и, откинув перекосившееся тело назад, сказал:

—      Если Фарда дома, то пригласи меня!

Ханифа молча отошла в сторону, и Кудаберд ступил во двор. Сложив руки на ремне, он, как показалось женщине, старался обратить ее внимание на свою новую черкеску. И хотя длинные полы обновки- касались пяток сафьяновых чувяк, ему было не скрыть дугообразной ноги.

Окинув с нескрываемым любопытством двор, Кудаберд хотел было плюнуть по привычке, да вовремя удержался: из мазанки вышла старуха.

—      Добрый день, Фарда!