За Дунаем

Выпили еще по чарке. Помолчали. Все были возбуждены сообщением.. Наконец полковник ласково посмотрел на Гайтова.

—      Ну, прощай, брат, прощай, Христос с тобой.— Левис обнял Гайтова, и они поцеловались троекратно.— Так всех вас перетаскают, с кем воевать буду? Заурбека Дудаева и Мусса Гасиева затребовал полковник генерального штаба Паренсов, а Александр Кайтов будет ординарцем Тутолмина... Уходят от нас герои...

Полковник обнял Гайтова еще раз и первым вышел из палатки. За ним последовали остальные.

27

Вбежав в барак, Знаур сразу же бросился к нарам. Где же Царай? На спине лежал чужой человек и охал. Лицо опухшее, синее, седые волосы разметались на рогоже.

—      Царай! — дико закричал Знаур.— О, бог мой! Что стало с тобой?

Знаур упал на грудь друга и зарыдал.

—      С тайгой не шуткуют,— проговорили за спиной.

—      Долго блуждал.

—      А помирать все одно пришел сюда.

Вошел надзиратель, и арестанты расступились.

—      Эй ты, скотина, а ну, проваливай,— он ткнул Знаура кулаком в шею.

Кто-то оттащил обмякшего Знаура.

—      Помрет...

—      А то нет!

—      Царство ему небесное.

—      Тю, чего ты по живому...

—      Считай, он уж там.

—      Счастливый, теперь выспится до отвалу! Надзиратель оглянулся, и арестанты разбрелись по

своим углам.

Целый день Знаур не отходил от Царая. Поил его водой, сбегал на кухню и выпросил горячей бурды. Но друг и рта не раскрыл.

И тут Знаур вспомнил о Пелагее. Сорвался с места и побежал знакомой тропинкой в деревню, ветер свистел в ушах. Ввалилвя в хату, крикнул:

—      Пелагея!

Та появилась, испуганная:

—      Случилось что?

—      Царай... Больной!

—      Фу, напугал! Чего тебе, соколик?

—      Мой брат пришел оттуда, из тайги. Понимаешь? Царай помирает.

—      Ах, Царай. Ну а мне что до него? Помирает и ладно, все мы помрем.

Схватил ее за плечи Знаур, тряхнул:

—      Хлеб давай, Пелагея... Молоко надо.

—      Хлеб, говоришь? А где мне взять? Скажи? Одинокая баба я...

Сверкнул глазами Знаур, притянул к себе Пелагею, пересилив себя, поцеловал в складки толстой шеи, и она засмеялась тихим грудным смехом.

—      Ну а ты придешь сегодня? — отстранилась она от него.

—      Вечером... Давай, ну, давай.

Женщина поколыхала к печке, отодвинула закопченную заслонку и с головой влезла в проем. Подала Знауру теплую краюху, потом сунула в руки кринку с молоком:

—      Кринку-то не забудь... Принеси вечером.

—      Хорошо, Пелагея, милая,— Знаур посмотрел на женщину такими влюбленными глазами, что та сама поцеловала его в щеку.

Так и шел Знаур: в одной руке краюха, в другой кринка. Шел скорым шагом, а сам рассуждал вслух: «Ничего, Царай, не дам умереть тебе... Пелагея богатая, если захочу, отдаст тебе весь дом».

Задворками пробрался к своему бараку: боялся, встретят арестанты и отберут еду. К счастью, сумел проскочить никем не замеченный и сразу же направился к Цараю.

—      Ты ждал меня? На, вот тебе горячее молоко.

Но Царай молчал: тогда Знаур поставил кринку на

нары и нагнулся над ним; «Уснул... Ну, пусть поспит, а тогда покормлю. Э, он, кажется, не дышит?» Знаур отбросил со лба друга прядь седых волос и вскрикнул:

—      Ох-хо!

Он притронулся к рукам Царая: они были белые, холодные.

—      О! Люди!

Швырнув краюху, Знаур кинулся вон из барака.

—      Умер! — схватившись за голову, он громко рыдал.

Пришел надзиратель и тряхнул Знаура за шиворот.

—      Чего орешь?

—      Умер! Брат!

—      А ну идем,— надзиратель подтолкнул Знаура.

Обезумевший от горя Знаур бил кулаками себя по

лицу. В бараке он не смел подойти к покойнику и спрятался за спину надзирателя.

—      Возьми и снеси в овраг,— приказал надзиратель,— похорони, коль брат...

Отпрянул Знаур, выставил перед собой дрожащие руки:

—      Нет!

Но тут последовал удар в лицо, и Знаур покачнулся.

—      Бери! Убью,— схватил надзиратель обеими руками Знаура за горло.— Ну?

В барак входили каторжане и укладывались на нары...

Могила Царая, обложенная толстым слоем дерна, напоминала курганчик. Вокруг застыли ели с высокими гладкими стволами в два обхвата.

Уткнув лицо в колени, Знаур сидел на низкой скамье, которую сам же сколотил из молодой березы. Было холодно, и он нет-нет да передергивал плечами. На сопках лежал снег. Солнце спряталось.

Позади Знаура причитала Пелагея:

—      Ой, соколик, да чего же ты так убиваешься по нему! Да другой бы уж поднялся из могилы, а он лежит себе. Господи, да что же ты так убиваешься?

С тех пор, как похоронил друга, каждый день Знаур приходил к могиле Царая. Он разговаривал с ним, вспоминал аул, и на душе у него становилось немного легче...

28

Ханифа, задумавшись, медленно перебирала табак. Рабочие еще не пришли, и мастер, пройдя через весь сарай, остановился в дверях каморки.

—      Почему ты не убралась? Собирай свои вещи и чтобы твоего духа здесь не было!

Ханифа не шевельнулась, руки привычно сортировали табак.

—      Может, ты оглохла? — мастер шагнул в каморку.

Женщина оглянулась. Увидев его перекошенное

злобой лицо, она с ужасом посмотрела на мастера. Не успела Ханифа заштопать платье, которое он изорвал на ней, не прошла еще боль в руке.