За Дунаем

Кто-то подкинул в костер сучья, и вспыхнувшее пламя осветило лицо болгарина. «До чего похож на Бза»,— Бабу протянул болгарину руку:

—      Салам! Здравствуй!

—      Здравей! — поспешно ответил старик.

Бекмурза узнал Евфимия и радостно воскликнул:

—      О, Евфимий! Дорогой, где пропадал?

Всадники окружили разведчика. Многие из них

слышали о нем, и каждому захотелось пожать казаку РУКУ-

—      Садись! Все садитесь! — Бабу положил руку на плечо болгарина и пригласил его подойти поближе к огню.

Наконец все разместились у костра, и Бекмурза спросил Бабу по-осетински:

—      Что делать с вином и мясом?

—      Угощай гостей,— весело ответил Бабу.

Делом одной минуты было поделить большой кусок

262

вареной баранины и разлить по чаркам вино. Бабу поднял рог:

—      Дай бог, отец, чтоб в твоем доме только радовались... Пусть плачут жены турок! Спасибо!

—      Твои слова мудрые, Бабу, мне к ним нечего добавить,— разведчик чокнулся с другом.— С богом!

Бабу подождал, пока выпил Евфимий, и после этого снова обратился к болгарину:

—      Пожелай нам хорошей дороги, отец... Выпей, слово скажи!

Старик стянул с головы маленькую войлочную шляпу с короткими полями и попытался встать, но Бабу удержал гостя. Болгарин волновался, у него тряслись руки:

—      На здравие!

Потом Бекмурза запел. Песня перенесла их в родные горы...

6

Этап пришел к месту назначения пополудни. Арестанты, чертыхаясь, повалились посреди тюремного двора, мощенного булыжником. Предоставив ссыльных самим себе, конвоиры поспешили в сторожку.

Кругом высокие кирпичные стены, а за ними тайга. Беги на волю, если хочешь. Никто не станет тебя отговаривать, и охранники, спохватившись, не кинутся за тобой, чтобы поймать. Сам вернешься, когда почуешь смерть.

Не одна отчаянная голова соблазнилась мыслью о свободе, да возвращался смельчак, если, конечно, не погибал. Тайга, она шуток не любит. Правда, были такие, что добирались в Россию. А иные долго бродили по Сибири. Но конец для всех был уготовлен один: смерть на каторге, с кандалами на руках, а то умирали прикованными к тачке или холодной каменной стене. И все же бежали! Ничего не страшились. Одно слово — свобода.

Многим из каторжан придется провести здесь десять, двадцать лет, всю жизнь. Одни состарятся, другие найдут смерть на чужбине. Ну а таким, как Зна-ур, надо выжить любой ценой.

Знаур натянул на голову полы изодранной черкески и оголил спину. От него падала короткая, узкая тень. Ее было достаточно, чтобы в ней поместилась голова Царая. Тот лежал на левом боку, подтянув ноги к животу.

—      Почему нас держат на солнце? — Царай сел и оглянулся на домик, в котором жил смотритель тюрьмы.

—      Хороший хозяин в такую жару собаку не выгонит на улицу,— Знаур откинул с головы черкеску.

Долго еще маялись на солнцепеке, пока не появился смотритель. Белый форменный китель его был застегнут на все пуговицы. Круглую голову прикрывала кепи с блестящей золотой кокардой. Он был при шпаге. Заложив большой палец правой руки за отутюженный борт кителя, смотритель медленно приблизился к арестованным. Из сторожки выскочил урядник и гаркнул:

—      Ста-а-анновиссь!

Арестанты, напуганные громовым голосом, повскакивали и, подхватив с земли тощие сумы, суетливо искали свои места в общем строю. Каждый из них уже испытал на себе фанатизм властолюбивого урядника. Особенно доставалось Цараю. Однажды урядник велел ему подмести пол в этапной тюрьме, а Царай отказался. С тех пор урядник стал придираться к нему. Но он никак не хотел покориться, и чем больше свирепел урядник, тем яростнее становилось сопротивление Царая грубой силе самодура. Не укротили горца даже кандалы, в которые его заковали в одной из пересыльных тюрем по наговору урядника, мол, пытался бежать. Стремясь во что бы то ни стало подчинить себе Царая, сломить его волю, урядник пошел на хитрость: снял кандалы и даже разрешил ехать остаток дороги на телеге. Но Царай не оценил этой «милости» и больше того — поклялся убить урядника. Знаур в душе завидовал другу.

—      Не шевелись! — гремел урядник, пробегая вдоль строя.

Он пересчитал вслух арестованных. Добежав до конца строя, еще раз окинул быстрым взглядом ссыльных и, вскинув руку к козырьку кепи, доложил смотрителю.

—      Сто тринадцать ссыльных налицо! Больных нет, в бегах никто не числится

Смотритель тюрьмы, крякнув, скомандовал:

—      Убийцы, два шага вперед!

Знаур ткнул локтем Царая, и они одновременно покинули строй. Бритоголовых было десять. Все, кроме Знаура и Царая, с кандалами на руках. Мимо них проплыло тупое лицо смотрителя.

—      Не баловать мне! Замучаю так, что у бога смерти станете просить. Два дня отдыху, а потом потолкуем, что да как.

За спиной смотрителя ухмылялись охранники. Им предстояло жить с новой- партией ссыльных. Тюрьма принимала первую партию после того, как ее заново отстроили: года за два до этого она сгорела дотла.

—      В первый барак,— кивнул на убийц смотритель тюрьмы,— пошли вон! Быстро!