За Дунаем

появится кто-нибудь из наших, считай тогда, что остались голодными».

— О, бог ты мой! — воскликнул Бабу и чуть было не сорвался с места.

К ним шла девушка с удивительно знакомым лицом. «Да это же Иванна. А где же ее отец? Что я ей скажу?» — Бабу проводил девушку взглядом. Она несла длинное полотенце и медный кувшин.

Покрасневшая от смущения девушка приготовилась поливать мужчинам.

Урядник долго тер руки, не сводя глаз с ее лица, и девушка невольно подняла голову, встретившись с ним взглядом, покраснела.

Неожиданно для всех, она уткнулась лицом в полотенце и заплакала. Старик сердито прикрикнул, очевидно, прогонял ее домой. Но Бабу удержал девушку:

— Подожди... Ты Иванна?

— Она Мария,— ответил хозяин дома.

— Нет! — воскликнул Бабу.

Все удивленно смотрели на урядника, а Фацбай, смущенный поступком товарища, ворошил ногой траву.

— Идем в дом, дорогой гость,— старик подхватил урядника под руку и увлек за собой.

Фацбай недоуменно пожал плечами и с грустью посмотрел на еду, которую уносили болгары, позади в пол шаге от него шел Бекмурза.

Переступив порог, Бабу мгновенно закрыл глаза, и ему представилась сакля, свежее вымазанный глиняный пол, дымящийся очаг, над ним котел на цепи, закоптившийся дымоход в потолке.

— Садись,— Бабу почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, и открыл глаза: старик приглашал сесть к столику на трех ножках. Стульчики тоже низкие. Все как у него дома, в Осетии. Когда уселись, Бабу поднял деревянную чашку с вином.

— О, бог ты мой, к тебе я обращаюсь от своего имени и от имени моих товарищей. Помоги нам... Мы оставили наши аулы и пришли в чужие края... Болгары очень похожи на осетин... И дома, и все, что мы видим, похоже на наше, осетинское. Пусть наша сила победит турок, пусть никто из наших не погибнет здесь. О, бог ты мой, мы отдаемся тебе! — Бабу поднял чашку, посмотрел в потолок и, не отрываясь, выпил.

Болгары догадались, что Бабу молился богу, и это им было приятно. Фацбай обтер руки об полу черкески, взял протянутую ему чашку и вполголоса произнес традиционную молитву. А Бекмурза обратился к богу про себя: он младший, и ему не положено произносить тост. Его дело поддержать сказанное старшими и выпить, что он и сделал, но не слишком поспешно.

Ели, прерываясь, чтобы сказать новый тост и затем осушить чашку с вином. Несколько раз Бабу пытался посадить рядом с собой хозяина, но старик, прикладывая обе руки к груди, низко кланялся, отступая при этом на шаг. Покончив с едой, Бабу обратился к нему.

— Где отец девушки? Ее зовут Иванной? — спросил он и сделал паузу.— Где ваш брат? — он чувствовал взгляд больших черных глаз девушки.

— Она моя дочь, ее зовут Марией... А где брат, мы не знаем... Он пришел к нам, переночевал, а утром отправился искать сына,— старик старался подбирать слова, понятные русскому человеку.

— Ее зовут Иванной! — решительно сказал Бабу.

— Нет, она Мария! — улыбнулся хозяин.

Взволнованный Бабу вынул из кармана, пришитого

к внутренней стороне черкески, кожаный мешочек, похожий на талисман, и снова положил на место, подумал: «Как она похожа на Иванну».

Наконец пришло время расставаться. И снова Бабу глянул на девушку, встретился с ее взглядом...

Гости встали и по старшинству подходили к хозяину, крепко пожимали ему руку и выходили во двор.

Подвели коней, и, еще раз поблагодарив болгар, Бабу вскочил в седло, за ним последовали друзья. Хозяева провожали гостей долгим взглядом... На окраине села, там, где дорога уходила влево, в лесок, урядник круто осадил коня. Девушка видела, как сильно припал на задние ноги конь. Но почему урядник скачет назад?

Разгоряченный конь остановился, как вкопанный. Бабу выхватил серебряный газырь и протянул девушке:

— Бери! Иванна!

И конь унес его по улице, на которой стали появляться жители.

17

Каторжникам милостиво разрешили заняться своими делами, и они, голодные, бесцельно бродили, пока, наконец, в изнеможении не плюхались кто где, но не иначе, как в тени, под каменными стенами барака. Только Знаур не мог найти себе места. С тех пор, как ушел в тайгу Царай, он считал дни, и ему казалось, что прошла вечность. Знаур клял себя за то, что он не сумел стать Цараю товарищем в пути. Проснись он в ту памятную ночь, сейчас бы находился далеко отсюда. Кто знает, что подумают о нем мужчины в ауле, когда Царай станет рассказывать им о том, как он один, без Знаура добирался домой.

Кто-то позвал Знаура, и он вышел из барака.

— Эй, князь, беги в караулку. Надзиратель кличет.

Не задумываясь над тем, зачем понадобился надзирателю, Знаур шел, сложив руки на груди. Глядя ему вслед, каторжане удивлялись: все валились с ног, а он будто не знал усталости, шагал через двор легкой походкой, словно его несли сильные крылья. Но знали бы они, каких усилий это ему стоило!

У караулки среди надзирателей Знаур еще издали заметил женщину и замедлил шаг. Высокая скуластая баба улыбалась ему. Он узнал ее...

Засмотревшись на нее тогда в деревне, он споткнулся и чуть не растянулся на дороге, спасибо, кто-то поддержал.

С тех пор Знаур еще несколько раз встречал ее в деревне.