За Дунаем

— Слушай, Христо... «Милый брат Бабу! Мы были очень встревожены, не зная о тебе ничего. Но получив на днях твое письмо из Белграда, успокоились и очень благодарим тебя за него»,— Бабу умолк и, закрыв глаза, задумался.

Может, вспомнил, как в детстве пас овец, косил траву на крутых склонах, привязавшись веревкой к вбитому в землю колу.

— Ты что, уснул? — спросил Христо.— Рассказывай,— настойчиво потребовал он.

— Хорошо... «Ты пишешь, что послал несколько писем к нам, но мы не получали ни одного, иначе как бы я тебе не ответил? Я и так несколько раз собирался писать тебе, но никто в селе не знал твоего адреса...» Удивляюсь, как письмо Знаура нашло меня? Да тут можно потеряться, как овцы в лесу, и никогда тебе не выбраться отсюда..-. Ну, ладно... «Мы все, слава богу, живы и здоровы. Кланяются тебе все родные и знакомые. Фаризат чуть не прыгала, когда узнала, что ты здоров и прислал письмо. Зять Тотырбек откармливает барана, чтобы сделать кувд за твое здоровье».— Эх, когда я еще выпью пива? Слушай, Христо, поедем к нам! Женим тебя на моей сестре. Ты знаешь, сколько у Кониевых красавиц? Не захочешь кониевскую девушку, найдем у наших родственников. Вся Осетия нам родия!

Христо перевалился на другой бок, подложил ладонь под голову.

— Рассказывай! Ты забыл, о чем пишет дальше Знаур?

— «От тебя долго не было вестей, и Бза решил женить меня на соседке, сестре Бекмурзы»,— Бабу засмеялся, потом добавил: — Я же ее очень любил... Ждал, когда она подрастет... А когда я женюсь?

— А ты бродишь по белому свету, как хыш1... Послушай, Бабу. Как думаешь, а что если я напишу письмо самому...— Христо потер подбородок,— самому русскому царю? — Христо присел.— Так, мол, и так, ваше величество, уже пятьсот лет народ болгарский ждет Деда Ивана... И о сожженных домах в Копривщице напишу! И об убитых турками грудных детях в Ба-тацкой церкви... так и напишу, что одна ласточка весну не делает, один генерал не освободит славян от турецкого рабства. Посылай, батюшка, еще, еще... Скажи, сколько генералов нужно, чтобы помочь нам?

— Много, Христо.

— Я тоже так думаю...— Христо поднялся.— Пойду, Бабу, посижу у костра.

Болгарин вышел, а Бабу натянул на плечи бурку.

14

На нихасе сидели его обычные обитатели и вели неторопливый разговор.

— Да разве среди осетин есть еще настоящие мужчины? — горестно сказал Дзанхот и умолк в ожидании, авось да кто-нибудь захочет вступить в беседу. Но все молчали: ждали, что еще скажет самый старший из них. Зажмурив глаза, Дзанхот сухими, угловатыми пальцами теребил клинообразную бороду.

— Раньше мужчины походили на нартов. Даже я еще застал таких. И как только они родились? Что ни мужчина, то великан, ну, чуть меньше Белой горы,— рассказчик вздохнул и умолк на минуту-другую, потом продолжал: — О, кабардинские князья считали за честь породниться с такими соседями. В доме моего отца тоже воспитывался княжеский сын из рода Атажукиных.

Старик открыл глаза, но тут же прикрыл их ладонью: они у него слезились от яркого солнца. Откинувшись назад и пожевав губами, он обратился к сидящему рядом:

— Сандир, не помнишь ты имя того кабардинца?

Но Сандир то ли не слышал, то ли не понял, что

обращаются к нему, и продолжал сопеть носом. Тогда рассказчик ткнул его локтем в бок:

— Тебя я спрашиваю или кого? Что ты молчишь?

— А?! — встрепенулся Сандир,— Дзанхот, это ты?

— Забыл я имя кабардинца...

— О, как же, кабардинцы славились своими конями.

— Твой род, Сандир, тем и прославился, что больше наплодил глухих, чем мужчин,— рассердился Дзанхот и заерзал на месте.

Наступило неловкое молчание, и те, что помоложе, сделали вид, будто ничего не слышали. Им всем было интересно знать, куда клонит Дзанхот. Но из уважения к нему никто не показал своего нетерпения, не говоря уже о том, чтобы кто-то решился спросить его о чем-либо.

Среди молодых сверстников стоял и Царай, племянник Дзанхота. Он был в таком возрасте, когда его еще не признали мужчиной, с которым можно посоветоваться, и в обществе юношей он уже стыдился бывать... Правда, старшие сами звали иногда молодых на нихас. При этом говорили, что заботятся о молодых, мол, им надо набираться мудрости у старших. Они на нихасе нужны были и для поручений: сбегать позвать кого-нибудь или принести холодного кваса... Да мало ли какие могли быть просьбы у старших!

Всегда, когда Царай был на нихасе, он чувствовал волнение. Конечно, он гордился тем, что находится рядом со старшими, и жадно слушал их. Теперь же слова Дзанхота о том, что, мол, только раньше были мужчины, достойные уважения, больно задели его.

Дзанхот погрузился в свои думы, и Цараю показалось, что старик намеренно забыл о своем рассказе. Царай ожидал, когда люди начнут расходиться по домам. Но вот старик проговорил, ни к кому не обращаясь: