За Дунаем

— Я — пристав! Заставлю...

— Ты у русских властей пристав, а мой пристав вон там,— старик указал пальцем в небо,— один бог мне судья, Хаджи-Мусса... Тебе неприятно, что Царай не опозорил имя своего отца в доме Тасултановых? Если бы он имел табун лошадей, как ты, быть бы ему сегодня зятем Тасултановых... Не пугай нас кабардинскими князьями. Мы видели их...

Слушая Дзанхота; Царай позабыл даже о Хаджи-Муссе. Не сразу сообразил, что тот вскочил на коня и уехал. Не слышал его угрозы: «Завтра же приведу Тасултановых».

Кто-то засмеялся ему вслед дребезжащим голосом, и Царай, очнувшись, тряхнул головой...

— Иди, Царай,— впервые по имени обратился к нему Дзанхот,—ты поступил, как мужчина. Пусть насладится твоим счастьем та, которая дала тебе жизнь.

Это было признание, но Царай не обрадовался. Второй раз оскорбил его пристав, а он не мог ответить, поступить с ним по закону гор.

25

Печальные вести получил Христо из дома: погиб посланец, турки замучили бабушку. Убитый неожиданным горем, Христо забрался в горы. Дремучий лес шумел над головой. Неистовствовала быстрая река, придавленная гранитными глыбами. Злобная, неугомонная, она пробивала себе путь, а вот вырваться из тисков тесного русла не могла.

Христо лежал на земле лицом вниз; только скупые мужские слезы могли облегчить его горе. Но их нет! После поражения Апрельского восстания Христо неотступно думал о том, как велик гнев народа, неизмеримы его горе, страдания, а вот сбросить ярмо чужестранцев он не может. И в Сербии турки одерживают верх, вопрос только во времени. Теперь повстанцам ничто не поможет, и стоит ли ему оставаться здесь? Да, Христо не имеет права больше оставаться в Сербии и должен вернуться на родину. Он подумал, не обидятся ли на него сербы, но тут же отогнал эту мысль. Его храбрость ставили другим в пример. Не щадил себя Христо. Ну а теперь он нужнее там, в Болгарии. Если гайдуки не вернутся в горы, то турки будут продолжать надругательства над болгарами, превратят в рабынь сестер и жен, матерей, будут хозяйничать в отчих домах... Нет, он вернется туда, где уже покоится воевода и апостол Левеки. На память пришли стихи Ботева: «А сердце, мать, не может терпеть, глядя, как турки беснуются в отчем доме»...

Решив твердо возвратиться в родные горы, Христо скорым шагом направился в лагерь. Он подумал, что, наверное, в горах собралось уже немало гайдуков. Чего доброго, братья готовятся к новому выступлению против турок, а он к этому не поспеет. Что тогда? Но кого Христо возьмет с собой? Пожалуй, уйдет один. Безопаснее пробираться, и забот меньше в пути.

В лагере Христо разыскал Бабу и увлек в укромное место, в дубняк.

— Хочу домой, к своим, Бабу,— выпалил с ходу Христо.

Бабу не удивился словам друга, понимая, что Христо, как и он, доброволец и волен поступать, как находит нужным, тем более, что болгарин в боях показал себя храбрым, всегда был впереди. Но почему Христо до сих пор не говорил ему об этом? Бабу, конечно, не допускал мысли, будто Христо, видя неминуемое поражение сербов, струсил. Нет, он не бежит с поля брани, Христо скорее погибнет. Кто-кто, а Бабу хорошо знал своего друга.

— Помнишь Басила? — болгарин стиснул правой рукой подбородок, а сам пристально посмотрел в глаза Бабу.— Ты бы мог подумать, что он станет настоящим гайдуком? Почему я послал его? Это я виноват! Я, я! — кричал в отчаянии Христо.

Бабу отметил про себя, что гнев Христо велик и он не пожалеет себя ради Болгарии.

— Басила схватили жандармы. Замучили звери мальчика,— Христо отдернул руку от лица, ударил кулаком по лбу.— Не могу, Бабу, забыть его! Пойми, я должен отомстить... Ты же сам мужчина! Никого у него не было, один на всем свете. Кто будет горевать, плакать по нему? Нет, Бабу, я должен быть там и бить, мстить, мстить...

Они ходили вокруг дуба рядом, иногда касаясь плечами друг друга.

— Тебя, Христо, зовет сердце,— иди... Я знаю, ты не трус и не от смерти бежишь навстречу своему позору.

Остановился Христо, .протянул руку осетину. Обменялись сильным рукопожатием:

— Спасибо, Бабу!

— Верю тебе, брат.

Болгарин улыбнулся:      .

— Ты назвал меня братом после первого боя... Помнишь? Мы тогда пробрались к туркам и взорвали пороховой погреб. Никогда не забуду тот день, всегда буду носить в сердце твое имя. Вернешься домой — скажи своему отцу, что у него есть еще один сын: Христо. О, болгары умеют любить своих родителей!

Взволнованный этими словами, Бабу порывисто обнял болгарина и долго не отпускал от себя. Потом оглядел с ног до головы и вдруг издал крик радости. Он нашел, что подарить побратиму! Мгновение — и кинжал Бабу вместе с узким поясом висел на Христо. Откинувшись назад, осетин хлопал в ладоши:

— Возьми... Кинжал отца! Наш дед носил его! Я буду носить другое оружие.

— Зачем? Ты же... Бабу, не надо,— смущенно бормотал Христо.

— Молчи! Бабу знает, что делает! Ты не опозоришь наш род... У Кониевых никогда не было трусов!

— Клянусь! — болгарин выхватил из ножен клинок и поцеловал сталь.— Буду верным твоему роду!

— А теперь пойдем в штаб. Да, как ты думаешь добираться?