За Дунаем

По приезде я пошел в штаб. У подъезда виднелось полковое знамя и денежный ящик, а при них часовой с обнаженной шашкой. Часовой — почти старик, но очень бодрый, плечистый, с подстриженной седой бородой и густыми нависшими бровями. На поясе у него висел длинный черный кинжал с костяной ручкой. Выправка совсем не походила на ту, что я видел у кубанских казаков. При моем приближении часовой нисколько не изменил позы, как стоял, подбоченясь, так и остался. Только когда я на него посмотрел, он вместо того, чтобы отдать честь шашкой, как того требует устав, перенес ее на левую руку, бросил на меня исподлобья сердитый взгляд, медленно поднес правую руку к папахе и протяжно сказал: «Здравствуй». Вот так службист, думаю, устав здорово знает! Свое возмущение я высказал адъютанту, и тот засмеялся. «Этот всадник — осетин. Они все охотники, своей волей пошли в поход, и с них особенных формальностей нельзя требовать...»

Снаружи послышался знакомый голос, и Верещагин отложил ручку.

— Где господин сотник? Эй, Иван, ты спишь?

— Обленились мы, ваше благородие,— ответил бодро денщик.

Александр поспешно встал, откинул дверцу палатки и увидел поручика Гайтова.

— А, Гайтов, входите, гостем будете, — радушно проговорил Верещагин.— Вот не ожидал вас.

— Спасибо, Александр... Покажи своего коня.

Гость стоял, широко расставив ноги. Плотные икры

обтянуты ноговицами и перехвачены под коленками узкими ремешками. На поясном ремне висел кинжал в дорогих ножнах с позолотой. Красный бешмет и синие атласные шаровары блестели на солнце. Низкая папаха была сбита на левое ухо.

— Иван! — крикнул сотник, хотя денщик стоял тут же.— Приведи коня, живо. И смотри, не упусти его.

— Какого коня, ваше благородие?

— Порассуждай мне еще.

Денщик бросился исполнить приказание, и поручику не пришлось долго ждать. Денщик явился, ведя на поводке коня. В ту же минуту Гайтов позабыл обо всем на свете, даже не слышал слов Александра:

— Давайте, дружок, лучше посидим за чаркой... Послушайте, Гайтов, оставьте свое занятие. Не желаете табачку турецкого?

Но Гайтов был глух: он обошел вокруг коня. Темногнедой с золотистым отливом, тот словно понимал состояние человека: изогнув тонкую шею, косил большими глазами. Поручик принял поводок и одним махом вскочил в седло, конь шарахнулся, взвился на дыбы, намереваясь сбросить Гайтова. Всадник, удерживая коня, взмахивал короткой плетью, и тот нетерпеливо пританцовывал на месте всем телом. Этого й добивался Гайтов, продолжая, однако, горячить его, и, когда почувствовал, что конь готов выйти из повиновения и сорваться с места, неожиданно гикнул. Два прыжка вперед — и гнедой перешел на галоп. Сделав несколько кругов вокруг палатки, Гайтов осадил коня перед Верещагиным.

— Хороший конь, Александр! Очень! — соскочив на землю, Гайтов не выпускал из рук поводка.— Очень хороший! Сколько заплатил?

Конь оказался задиристый, неожиданно дернул головой, норовя укусить Гайтова.

— Сто полуимпериалов,— ответил польщенный Верещагин.

— Двести не жалко! Продай, деньги плачу сразу.

— Ну нет, с конем не расстанусь... Да и столько он не стоит.

— Не говори, Александр. Ты настоящий джигит, у тебя уже три коня. Молодец! Мужчина без коня, все равно, что твой конь без хвоста,— засмеялся Гайтов и, ударив в ладоши, пошел за Александром в палатку.

Он потерял интерес к гнедому и ни разу не оглянулся.

2

Над бивуаком повис яркий месяц. Гости, развалясь на бурках, рассеянно слушали песенников. Казаки сидели в стороне полукругом, и только запевала стоял, выставив вперед правое плечо. Он пел вполголоса красивым тенором.

Казбулат удалой, бедна сакля твоя,

Золотою казной я осыплю тебя...

Перед гостями коптили три свечи в стеклянных колпаках. Денщик Александра, из гребенских казаков, присев на корточки, жарил баранину, нанизанную на длинные шампуры. Свежее мясо сочилось на угли, и они, шипя, чадили, распространяя аромат.

Кончилась песня, и весь еще во власти ее, Александр, приподнявшись на локте, задумался.

— Молодцы, земляки! — воскликнул денщик, подхватив плошку с мясом.

Верещагин обратился к казакам:

— Спасибо, станичники, Ступайте отдыхать... Иван, поставь им но чарке.

— А то как же! И не пожалею.

— Знаю тебя, сам ешь, а руки дрожат с куском. Ну, ступайте, казачки милые.

Песенники, повеселев, столпились вокруг Ивана, который подносил каждому полную чарку вина.

Вдруг в той стороне, где расположилась пехота, прорвал тишину ружейный выстрел, а вслед за ним чей-то крик «Ур-рра!» бросил людей к козлам. Поднялся топот, послышалась торопливая команда. Но тут же раздался властный голос: «Отставить!», и снова все успокоилось.

Мимо проехал рысцой донской казак. Его узнали по свисавшим чуть ли не до плеч усам.

— Эй, Гаврилыч!

Казак придержал коня, развернул его.

— Вот, я те дам Гаврилыч!

На это владикавказцы загоготали.

— Так мы шутку ем!

— А что, станичник, не слыхал ли ты, скоро мир будет? Надоело уж — все воюем да воюем!

И снова дружный хохот.