За два часа до снега

Варя любила кухню. Во время ремонта папа ее расширил и обшил деревом. Мама связала оригинальные шторы с пуговицами из сучков, которые выпилил папа. Варя зашлифовала их наждачной бумагой, а потом покрыла лаком. Люстру смастерили из старого каркаса и ниток в тон шторам. К ней подвесили глиняные разноцветные колокольчики. Вся стена над диваном была увешана Вариными и мамиными работами: расписными тарелочками, деревянными ложками, картинами по батику, небольшими корягами, похожими на причудливых животных. Они сшили несколько красивых подушек на диван. На полке за диваном стоял папин допотопный кассетный магнитофон. За ним – батарея кассет с бардами, Цоем и «ДДТ». Справа на стене был закреплен небольшой телевизор. Тут папа смотрел новости и футбол. Просторная, светлая и очень гостеприимная кухня семьи Калинка согревала своим теплом всех, кто заглядывал к ним в дом.

Папа повернулся со сковородой в руках и увидел Варю:

– Проснулась, лапочка? Как ты? – Он ловко перевернул блин в воздухе и тыльной стороной ладони поправил очки.

– Так себе.

– Еще бы. Так перегорела ночью. Есть будешь? Я плов приготовил.

– Нет. Не хочу. Тошнит.

– Ты зачем встала? Тебе лежать надо.

– Я и лежу. – Варя улыбнулась. – Я тут полежу, ладно, пап? Немножко. Ты на работу уже не пойдешь?

– Полежи, моя хорошая. Я отгул взял.

Николай Сергеевич принес плед, теплые носки, укутал дочь и протянул ей градусник. Варя молча взяла его и засунула под мышку. Папа поставил перед ней кружку с горячим брусничным морсом. Они подолгу могли молчать. И было им тихо и хорошо вдвоем.

Негромко работал телевизор. Папа смотрел какую-то передачу про рыбалку. Варя была рада вынужденным выходным. У нее появилось время передохнуть и все обдумать. Она прочла Ленькино сообщение сразу, как только проснулась, но почему-то ничего ему не ответила. Аккумулятор был на исходе, но она не подключила телефон к розетке, бросив его на кровать.

В душе ее образовался ворох чувств, в котором она не могла разобраться. Почему она сердилась на Леню? За что? Почему Саша ей так не понравилась, чем она ее зацепила? Она красивее Вари? Талантливее? Успешнее? Зачем Варя сравнивает себя с ней? С Варей такое случилось впервые. И она себе в этом состоянии не нравилась. Она вынула градусник из-под мышки, он показывал тридцать семь и пять.

«Я умираю, – саркастично подумала Варя. – Вероятно, от заниженной самооценки».

В коридоре запиликал домашний телефон, папа взял трубку с базы и пришел с ней на кухню. Протянул дочке:

– Тебя.

– Варь, привет! Ну как ты? Чего-то пропала, на сообщения не отвечаешь, после уроков звоню – ты недоступна. Я только домой зашла, давай на домашний звонить. Ты там жива вообще? Вершинин сказал, заболела. – Лерка, как всегда, выдавала десять слов в секунду.

– Привет. Заболела. Но жива.

– Что, температура, да? Понятно. Ну, лежи отдыхай. Я тебе скину домашку позже. Там немного. У нас сегодня две контрольных было, по алгебре и по химии. Да фигня, ты напишешь потом. Я чего сказать-то хотела, слышь? Ты чего молчишь? Слышишь меня?

– Слышу.

– Ага. Да эта, Шмитка-то, новенькая. Она же с Вершининым сегодня уселась! Я опоздала, забегаю в мыле, села. Смотрю – она на твоем месте сидит. У меня чуть шар не выпал. Вот наглая, думаю! Ну, я тебе скажу! Подошла к ней на перемене, говорю – ты чего это место чужое заняла? А она мне – не твое дело! Я офигела. Слышь, Варь?

– Слышу.

– Ага. Я ей – ты че такая наглая? А она мне – отцепись, шавка. Ты прикинь? Хамка! Слышь, Варь?

– Слышу.

– А чего так тихо говоришь? Плохо тебе совсем? Ты лежишь, да?

– Лежу.

– Ага, ну ясно. Ну так это, Варь. Ты придешь когда, ты должна поставить эту Шмитку на место и пояснить ей, что к чему! Ленька – он же твой! Чего она к нему прилипла. Ну все же знают, что Ленька – он твой. Слышь? Ну скажи?

– Что сказать?

– Ну… Я говорю, Ленька же твой?

– Мой – кто?

– Ну как кто? Друг…

– Лера… – Варя сделала внушительную паузу, но когда начала говорить, ее голос почему-то задрожал. – Леня – он свой собственный. И может сидеть с кем угодно. Ты меня поняла?

Лерка засопела, а потом громко сказала:

– Поняла! – И бросила трубку.

Через мгновение набрала и добавила:

– Ну и дура! – И снова бросила.

Варя смотрела в трубку, которая гудела короткими гудками ей в лицо, и на глаза ее наворачивались горячие, крупные и неудержимые слезы. Они на секунду остановились, отчаянно цепляясь за пушистые черные ресницы, и тут же, подталкиваемые следующей волной, щедро полились до самого подбородка.