За дверью

Другой. Идем, Бэкманн, где-то же есть открытая дверь.

Бэкманн. Да, для Гете. Для Ширли Тампль или Шмелинга. Но я только Бэкманн. Бэкманн с идиотскими очками и дурацкой стрижкой. Бэкманн с больной ногой и в хламиде Деда Мороза. Я только злая насмешка войны, только призрак вчерашнего. И раз я всего лишь Бэкманн, а не Моцарт, то для меня все двери закрыты. Хлоп. И я на улице. Хлоп. Опять. Хлоп. И опять. Хлоп. И снова за дверью. Хлоп. И раз я новичок, то мне начать негде. И раз я слишком тихий, то не стал офицером. И раз я слишком громкий, то пугаю публику. И раз у меня есть сердце, раз оно кричит по ночам о мертвых, то сначала я должен опять стать человеком. В костюме господина полковника.

Жить зачем? Чего ради?

Улица провоняла кровью, потому что там зарезали правду, и двери все закрыты. Я хочу домой, но все улицы так темны. Только та, что ведет к Эльбе, вниз, – она светла. О, как она светла!

Другой. Стой, Бэкманн! Здесь, здесь твоя улица. Она ведет к дому. Пора домой, Бэкманн. Отец ждет тебя в гостиной. Мать давно стоит у двери. Она узнала твои шаги.

Бэкманн. Боже! Домой! Да, я хочу домой! Хочу к маме! Хочу наконец-то к маме! К моей…

Другой. Идем. Вот твоя улица. Вечно мы забываем то, о чем должны помнить в первую очередь.

Бэкманн. Домой, к матери, к моей матери…

СЦЕНА V

Дом. Дверь. Бэкманн.

Бэкманн. Наш дом еще стоит! И у него есть дверь. И эта дверь – для меня. Мать дома, и откроет мне, и пустит. Да, он еще стоит, наш дом! Ступеньки по-прежнему скрипят. Вот она, дверь. Утром, ровно в восемь, отец выходил отсюда, а вечером возвращался. И так каждый день. Кроме воскресенья. Он вертел на пальце связку ключей и ворчал что-то себе под нос. Каждый день. Всю свою жизнь. Сюда входила мать. Три, четыре, десять раз на дню. Каждый день. Всю жизнь. Всю свою долгую жизнь. Это – наша дверь. Там, за ней, скулит дверь на кухнюи часы, хрипя, отбивают невозвратное время. Здесь я играл в гонщика на перевернутом стуле. Здесь кашлял отец. Здесь, за этой дверью позвякивал кафель и чихал ржавый кран, когда мать хлопотала на кухне. Это – наша дверь. Там, за ней, с вечного клубка тянется ниточка жизни. Той жизни, которая тридцать лет была неизменной. Той жизни, которая всегда будет продолжаться. Война обошла эту дверь стороной. Не тронула ее, не сорвала с петель. Случайно, по ошибке она оставила нашу дверь на месте. И теперь это дверь для меня. Она откроется для меня. И я вернусь домой. Наша старая выцветшая дверь с помятым почтовым ящиком. С белой разболтанной кнопкой звонка и блестящей медной табличкой. Мама каждый день ее натирает. И там стоит наша фамилия: Бэкманн.

Нет, таблички больше нет! Почему пропала табличка? Кто убрал нашу фамилию? Что это за грязная картонка на нашей двери? И чужая фамилия! Никакие Хламеры здесь не живут. Почему на двери больше нет нашей фамилии? Она же была тут, целых тридцать лет была. Нельзя же просто взять и убрать ее и заменить другой? Где наша медная табличка? Другие все на своих местах. Как раньше. Почему же здесь больше нет нашей? Нельзя же вешать другую фамилию, когда здесь тридцать лет проживают Бэкманны. Да кто такой этот Хламер!?

(Он звонит. Дверь скрипя отворяется.)

Фрау Хламер (с той равнодушной, жуткой, скользкой любезностью, которая страшнее любой грубости и жестокости). Что Вам угодно?

Бэкманн. М-м, добрый день, я…

Фрау Хламер. Что?

Бэкманн. Не знаете ли Вы, где наша табличка?

Фрау Хламер. Что за «наша табличка»?

Бэкманн. Табличка, она всегда здесь была. Тридцать лет.

Фрау Хламер. Понятия не имею.

Бэкманн. А Вы не знаете, где мои родители?

Фрау Хламер. Да кто они такие? Кто Вы сами-то?

Бэкманн. Бэкманн. Я здесь родился. Это ведь наш дом.

Фрау Хламер (убеждает скорее многословием и нахальством, чем разумными доводами). Ничего подобного. Это наш дом. Родиться Вы могли хоть где, меня это не касается, но этот дом не Ваш. Он принадлежит нам.

Бэкманн. Да-да. Но где тогда мои родители? Должны же и они где-то жить?

Фрау Хламер. Так говорите, Вы – сын этих стариков, этих Бэкманнов? Вы – Бэкманн?

Бэкманн. Ну да, Бэкманн. В этом доме я и родился.

Фрау Хламер. Очень может быть. Меня это не касается. А дом – наш.

Бэкманн. Но мои родители? Куда делись мои родители? Вы можете сказать, где они?

Фрау Хламер. А Вы не знаете? Сын называется! Нет, просто удивительно! Вы что, правда не в курсе?

Бэкманн. Ради Бога, где эти старики, где? Они тридцать лет жили в этом доме, а теперь вдруг их здесь нет. Да говорите! Должны же они где-то быть!

Фрау Хламер. Конечно. Все, что я знаю: участок номер пять.

Бэкманн. Участок номер пять? Что за участок?