Бэкманн. И это тоже. У меня отняли колено. В России. Так что я должен хромать по жизни со своей больной ногой. Вот я все падаю и падаю. О том, чтобы встать на ноги, и речи быть не может.
Она. Ну, поднимайтесь. Я помогу. А так Вы превратитесь в рыбу.
Бэкманн. Если Вы полагаете, что падение прекратилось, давайте попробуем. Вот так. Спасибо.
Она. Видите, можно сказать, воспарили. Но Вы промокли совсем и замерзли. Если б не я, быть бы Вам рыбой и очень скоро. Вы, кажется, и язык проглотили. Знаете что, я тут живу недалеко. И дома у меня есть сухая одежда. Пойдемте ко мне? Пойдем? Или Вы гордый и не дадите себя переодеть? Вы, полурыба? Ну, Вы, мокрая, немая рыба, Вы!
Бэкманн. Хотите взять меня с собой?
Она. Ну да, если пойдете. Но только потому что Вы промокли. Может, Вы совсем неприглядный тихоня, и я не пожалею, что позвала Вас. Я Вас беру с собой, оттого что Вы промокли и замерзли, понятно? И потому…
Бэкманн. «Потому»? Что еще за «потому»? Нет, только оттого что я замерз и вымок. И больше никаких «потому».
Она. Нет. Есть еще одно. Потому что у Вас такой безнадежно печальный голос. Такой тоскливый и безутешный. Что, глупость сказала, да? Ну, идемте, Вы, старая, мокрая, немая рыба.
Бэкманн. Стойте! Не тащите меня так. Моя нога – она не поспевает. Потише.
Она. Ах да. Ладно: потише. Как две древние, ископаемые, мороженые рыбы.
Другой. Ушли. Вот они, двуногие. Какие занятные существа живут на Земле. Сначала кидаются в воду, потому что дико хотят умереть. Но тут совершенно случайно из темноты являются другие двуногие – с юбкой, грудкой и длинными локонами. И жизнь опять прекрасна и удивительна. И умирать больше никто не хочет. А все из-за пряди волос, белой кожи и запаха женщины. Тут уж они и со смертного ложа скачут так резво, как десять тысяч оленей по весне. И добрая половина утопленников, которым невмочь было на этом скучном, жалком шарике, оживают мгновенно. Даже утопленники – и все из-за пары глазок, чуточки тепла и сочувствия, мягких лапок и нежной шейки. Даже утопленники, эти двуногие, самые занятные человеки на свете.
<p>СЦЕНА II</p>Комната. Вечер. Скрипит и захлопывается дверь. Бэкманн. Она.Она. Ну вот, а теперь я хочу поглядеть на свой улов при свете. Ой ты! (Смеется.) Господи, что это?
Бэкманн. Это? Очки. Да. Смейтесь. Это мои очки. К сожаленью.
Она. По-вашему, это очки? Вы что, разыгрываете меня?
Бэкманн. Это мои очки. Вы правы: конечно, они смешны. С этим серым металлом вокруг стекол. И потом, эти серые тесемки за ушами. И серая перемычка на носу. Лицо выходит совсем серое, обмундировочное. Лицо ржавого робота. Противогазное лицо. Но это ж противогазные очки.
Она. Противогазные?
Бэкманн. Противогазные. Их выдают солдатам-очкарикам. Чтоб они под противогазом тоже все видели.
Она. И что Вы с ними носитесь? У Вас что, нормальных нет?
Бэкманн. Нет. То есть были. Их разбили. Эти, конечно, нелепы, но я и таким рад. Знаю, они на редкость мерзкие. Иногда я даже выхожу из себя, если меня высмеивают. Но вообще-то мне все равно. Без них я не могу. Совершенно теряюсь. Правда, без них я совсем беспомощный.
Она. Да? Так Вы без очков беспомощны. (Радостно, мягко.) Дайте-ка мне эту вашу конструкцию. Вот так – что скажете? Нет, отдам, когда будете уходить. И мне спокойней, когда я знаю, что Вы беспомощны. Намного спокойней. А без очков Вы совсем другой. По-моему, Вы кислый такой оттого, что все видите через эти серые противогазные очки.
Бэкманн. А теперь у меня все расплывается. Отдайте. Так я ничего не вижу. Даже вы теперь как издалека. И нечетко.
Она. Вот хорошо. Этого мне и надо. Да и Вам так лучше. В этих очках вы похожи на призрак.
Бэкманн. Может, я и есть призрак, тот, вчерашний, которого сегодня никто и видеть не хочет. Призрак войны, на время переделанный для мира.
Она (тепло, сердечно). И какой призрак – серый, замшелый! У вас, кажется, изнутри эти, противогазные, надеты, рыбка Вы пучеглазая. Оставьте очки мне. Пусть один вечерок у вас перед глазами все порасплывается.Вам полезно. Хоть брюки-то Вам подошли? Ну, как на Вас. Вот еще куртка, возьмите.
Бэкманн. Ага! Сначала выудили меня из воды, а теперь снова хотите утопить. Да эта куртка – на Геркулеса. У какого великана вы ее стащили?
Она. Великан – это мой муж. Был мой муж.
Бэкманн. Муж?
Она. Да. А Вы думали, я мужской одеждой приторговываю?
Бэкманн. И где он? Ваш муж?
Она (тихо, зло). Умер с голоду, замерз, убит – я что, знаю? Под Сталинградом пропал. Уже три года.
