За его спиной (СИ)

— Может, и нет его. В любом случае, она — единственная наследница…

— Зачем она Марату? Сам же говорил?

— Мало ли, что говорил… Да и не про него я…

— А-а-а-а…

— Ну, а что? Красивая девочка…

— Ну да…

Они еще о чем-то разговаривали, вольготно расположившись в кабинете отца и попивая его виски, о делах, о своих планах на меня… Так легко, словно не лежал рядом с ними убитый человек. У которого были свои планы, свой мир внутри, прошлое, будущее, как он думал… Семья, жена, дочь… Сейчас он для этих тварей был не более, чем бараном, зарезанным, истекающим кровью, подготовленным к освежеванию… И они решали, как именно будут разделывать его шкуру… И кому отдавать его ягнят.

Безумие ситуации настолько меня выморозило, что дальше я уже и не помнила ничего.

Только, когда они ушли, набралась сил выползти из-под дивана, осторожно обойти тело отца, стараясь даже не смотреть в его сторону, и, не заостряя внимание больше ни на чем, побежала вниз, в сауну, искать мачеху. Почему-то мне казалось, что она жива… Заперли ее где-нибудь…

Аля в самом деле была внизу. В сауне. Лежала на полке, голая. Мертвая.

Мне одного взгляда хватило, чтоб понять это.

Подходить не стала, всхлипнула и выбежала прочь.

Если бы в доме еще оставались убийцы, то они бы неминуемо меня схватили.

Но мне повезло: никого не встретила.

На улице я, не думая больше ни о чем, в каком-то диком трансе и неутихающей дрожи, рванула прочь от дома, в соседний, заброшенный, перемахнула через забор и прижалась с обратной стороны, пытаясь выдохнуть и собраться.

И понять, что мне делать дальше.

В принципе, выбора никакого не было.

К Адельке нельзя, там меня будут искать, если я правильно поняла убийц… Значит… Значит, только туда, где никому в голову не придет меня спрашивать.

К Бродяге.

Я нащупала телефон, вызвала такси…

И каким-то образом сумела всю дорогу сдерживаться и не срываться на дикий вой, словно загнанный в ловушку зверь, вымещая весь свой страх, ужас, ярость…

И все это вырвалось только, когда вошла в почему-то незапертую дверь дворницкой и увидела сидящего на кухонном табурете Бродягу…

Я не знала, что со мной случилось, почему именно он… Ведь чужой мне человек, вообще посторонний, и я, наверное… Ох, да наверняка, наверняка! Не имела права вмешивать его в это все…

Но сдержаться не смогла, держалась за его плечи, захлебывалась рыданиями, судорожно что-то пыталась рассказать, передать, хоть немного поделиться пережитым ужасом, растворив его таким образом, разделив… Мне не пришло в голову в этот момент, что Бродяге, в общем-то, это все не нужно, и без того помог… Так помог, как никто и никогда… Но я не могла себя остановить, не могла больше контролировать…

Бродяга, такой большой, такой сильный, такой надежный… Он держал крепко, обнимал, что-то шептал в ухо, смешно и щекотно вороша своим дыханием волосы…

И я постепенно успокаивалась, приходила в себя… Пока не подумала про самые простые, самые очевидные причины смерти отца…

Посмотрела в глаза Бродяги, в поисках подтверждения или опровержения своей догадки… И залипла, загипнотизированная их чернотой, внезапной тяжестью… Глубиной…

Смотрела, смаргивая слезы и не замечая жестких мужских пальцев на подбородке, властного движения, приказывающего не дергаться…

В этот момент не было для меня окружающего жуткого мира, мертвых остановившихся зрачков отца, неподвижного изломанного тела Али в сауне… Ничего не было, кроме этих черных, жестоких, подчиняющих глаз…

Глава 19

У Бродяги было много женщин в жизни. Разных. Начиная с щенячьего возраста, когда только-только учился понимать все удовольствие, что может дать женщина мужчине, кровать его не пустовала.

Сейчас смешно вспоминать, но тогда они с Казом, веселые, яркие, лихие, безбашенные, да еще и ходящие под Хазаром, что само по себе было знаком качества, имели флер дикой животной привлекательности, девчонки на этот флер , словно мотыльки на огонь, слетались…

Даже денег не надо было, достаточно улыбнуться, подмигнуть…

А уж когда стали деньгу зашибать…

Хорошая была жизнь. Яркая. Словно вспышка сверхновой, после которой всему живому в радиусе сотен световых лет обычно наступает кирдык.

Вот и у него наступил… Неожиданно так, болезненно.

После кирдыка осталась выжженная, черная от золы головешка, полная радиоактивной дряни, которой и дышать-то нельзя, а уж тем более прикасаться…

И ему нельзя ни к кому прикасаться…

Вот только глупые руки почему-то этого не понимали, трогали, касались… Того, чего нельзя.

И девочка эта, наивная и слишком для него, порченного зоной и нелепой яркой жизнью придурка, не понимала…

Ей бы бежать от него с диким криком, отбиваться… Да черт! Хотя бы звук издать!

И он бы пришел в себя… Определенно пришел бы. Наверно.

Но Ляля сидела, тихо-тихо, таращила на него наивные, полные слез глаза, и ресницы длинные такие, слипшиеся от влаги стрелами… И губы… Пухлые и накусанные. До крови.

И Бродяга сам не понял, как притянул ее, доверчиво подставившуюся, к себе ближе, как сжал, словно оковами железными, пальцы на талии, не позволяя дергаться…